– Джейсон сказал мне кое-что сегодня. Он попытался взять свои слова обратно и уверял, что я все исказила, но у него прозвучало так, будто кто-то еще был там, в лесу, той ночью.

Хит отшатывается так резко, что я невольно порываюсь подхватить его. Выражение глаз, вздымающаяся от судорожного дыхания грудь, сжатые кулаки опущенных рук – все в нем умоляет меня остановиться, но я не могу.

– Я не могу это отпустить, я пыталась, ничего не получается. Пока не узнаю, если…

– Если что, Брук? Если настоящий убийца все еще на свободе, в то время как твой невиновный брат гниет в тюрьме?

– Нет, я не говорю, что он невиновен. Я знаю, что это не так, но, если они действительно были не одни…

– Это ничего не меняет! – Он чуть ли не переходит на крик. – Мне плевать, даже если десять человек видели, как он это сделал. Он все равно это сделал! – Хит скрежещет зубами. Пытается взять себя в руки, но ему не совладать с тем шквалом эмоций, что вырвался наружу. – Ты хочешь знать, почему копы никогда не упоминали о третьем? Потому что его не было. Той ночью твой брат заманил моего брата в лес…

Я мотаю головой, чувствуя, что глаза полны слез.

– Я знаю, что произошло. Нет необходимости пересказывать…

– …напоил его, а потом, когда Кэл споткнулся или обернулся на что-то…

Я закрываю глаза, жалея, что не могу заткнуть и уши.

– …твой брат вонзил нож ему в спину, повредил спинной мозг, так что мой брат даже не мог пошевелиться и попытаться уйти оттуда!

Мои глаза распахиваются, когда Хит хватает меня за плечо – не грубо, не причиняя боли, но достаточно сильно, чтобы завладеть моим вниманием. Его рука лежит на том же самом месте, где она покоилась, когда он пытался меня приободрить после моего появления на его рабочем месте. Но теперь в его прикосновении нет ничего утешительного.

– Посмотри на меня! Ты думаешь, мне приятно все это говорить, представляя, как умирал мой брат? Он лежал на земле, не мог даже отползти, но был жив. Они нашли следы на земле и грязь у него под ногтями от его попыток сдвинуться с места. Твой брат – единственный, кто знает последние слова Кэла. Бьюсь об заклад, Кэл молил: «помогите», «прекрати» и «Боже, прошу», и…

Я вырываюсь из его хватки, мой взгляд мечет гром и молнии.

– Зачем ты это делаешь?

Глаза Хита сверкают.

– Потому что эти следы принадлежат твоему брату. И нож тоже твоего брата. Его… – Он проглатывает слово и трясет головой, пытаясь не дать слабину передо мной. Хит делает шаг ко мне, и его голос звучит мягче, а в глазах так и стоят непролитые слезы. – Это все, что мне нужно знать. Если тебе этого недостаточно… – Он снова отступает назад, и я чувствую, как отвращение и гнев к моему брату, так долго им сдерживаемые, просачиваются в пространство между нами.

Я делаю дрожащий вдох, мечтая сказать ему все, что он хочет услышать, лишь бы снова оказаться в его объятиях, но… не могу. Стоит хотя бы на миг закрыть глаза, даже моргнуть, как мне является безжизненное тело Кэла на залитой лунным светом траве.

Я снова моргаю и вижу запачканные кровью руки брата, когда он тянется к умывальнику, а отец пытается его удержать.

Я вижу, как моя сестра плачет над тарелкой с остывшими спагетти.

Я вижу маму, рыдающую в белый кафель в душевой кабинке.

Я вижу Джейсона в оранжевом комбинезоне, с бороздками на лице, выгравированными страхом.

Я вижу, как этот страх перерастает в откровенный ужас, когда я зацепилась за нечаянно оброненное братом слово.

Я вижу непролитые слезы Хита и его плотно сжатые губы, когда он смотрит на меня, только он больше не видит меня — отныне он обречен видеть лишь сестру убийцы своего брата.

Я покидаю кабинет Айрин с высоко поднятой головой, хотя с каждым шагом рассыпаюсь изнутри. Я не встречаюсь глазами с кем-либо из работников или покупателей, которые провожают меня взглядами, когда я выхожу из магазина. Понятно, что голос Хита, взвившийся до крика, достиг любопытных ушей и коллеги с радостью обменялись подробностями нашего разговора. Слухи распространяются быстрее огня. И мне не обогнать их, пока я направляюсь к Дафне, сопровождаемая шепотками со всех сторон.

Мама точно знает, когда заканчиваются часы посещения в тюрьме и сколько времени занимает обратная дорога до дома. Мой телефон звонил беспрерывно в течение последних сорока пяти минут. Сорок пять минут я не звонила сама и не отвечала на звонки. Сорок пять минут мама живо представляла себе отчаяние Джейсона, сокрушенного ощущением брошенности, потому что она не навестила его. Сорок пять минут его нервного расстройства, настолько катастрофического, что мне невмоготу прийти домой и рассказать ей об этом. Сорок пять минут, в течение которых со мной могло произойти все, что угодно, – а в ее сознании это определенно происходило. Сорок пять минут, за которые я так и не навестила Джейсона, но бросила его и всю семью.

Я останавливаюсь на желтый сигнал светофора. Телефон надрывается, поскольку мама перезванивает в ту же секунду, как попадает на мою голосовую почту. Я поглядываю на него всякий раз, когда пронзительный, старомодный, повторяющийся рингтон заливает салон машины, но мои пальцы даже не дергаются, чтобы взять трубку. Я не знаю, что сказать маме, да и смогу ли скрыть слезы, которые до сих пор меня душат. Не глядя на телефон, я наконец протягиваю дрожащую руку, чтобы его отключить. Я должна выбросить из головы мысли о Хите. Потом перестать думать о том, что сказал Джейсон. И уж тогда сочинять оправдание для мамы за то, что опоздала, не позвонила и не отвечала на звонки.

Только после этого я смогу вернуться в свою комнату, свернуться калачиком на кровати и, если не шуметь, поплакать так, что никто не узнает.

Все гораздо хуже, чем я себе представляла, когда, проезжая мимо забора и сворачивая за угол, я поднимаюсь по длинной красной грунтовой дороге к нашему дому. Мама вырывается из папиных объятий и сбегает вниз по ступенькам крыльца, сжимая в руке телефон так крепко, что белеют костяшки пальцев. Еще издалека я вижу, как слезы струятся по ее щекам. Отец поднимается на верхнюю ступеньку, но не уходит и выжидающе смотрит на меня.

Я слышу, как мама всхлипывает, и спешу ей навстречу. Мне не нужно изображать липовое чувство вины и раскаяние за то, что заставила ее – и папу, и Лору – пройти через это.

– Мам, прости, я так виновата. Экран телефона разбился вдребезги, и я не могла ответить… – Мучительно крепкие объятия, которых я ожидала от ее вскинутых рук, оборачиваются звонкой пощечиной.

– Кэрол! – кричит папа с крыльца, когда все мое тело сотрясается от удара.

Рука взлетает к щеке, горячей и пульсирующей под моей ладонью, когда я поворачиваюсь к маме. Потрясение блокирует всякую боль. Никто и никогда меня даже пальцем не тронул. Родители не шлепали меня в детстве, и укусы – это худшее, что мы с Джейсоном и Лорой позволяли по отношению друг к другу. На мгновение происходящее кажется нереальным, пока я не встречаю маминых глаз, наполненных слезами.