– На героин, – спокойно пояснилрокер. – Учиться не хочу и не буду, пью все, что горит, и трахаю все, чтошевелится, ясно?

– Вы это к чему? – совсемрастерялась баба.

– А к тому, что меня тоже по японскойманере воспитывали, до семи лет все разрешали, – пояснил парень и началпроталкиваться к выходу.

Вагон грохнул от хохота, люди простоповалились друг на друга, трясясь в конвульсиях. Тетка осталась сидеть сразинутым ртом, на лбу у нее белела жвачка.

Вовка спустился в бюро пропусков и недовольнобуркнул:

– В чем дело?

Я увидела на нем ботинки и спросила:

– В коже не жарко? Надел бы тапки, воннарод весь разделся.

– Еще шорты посоветуй натянуть! –взвился майор. – Представляю, что мне начальство скажет. Ты зачем явилась?Если с предложением переодеться, то спасибо за заботу.

– Ну не злись, – улыбнуласья, – дело есть.

– Какое?

– Можешь послать запрос в архив?

Вовка посуровел:

– Ну?!

– Год тому назад на Минском шоссе, совсемрядом с Москвой, произошла автомобильная авария. За рулем сидел Роберт Астер,на переднем сиденье его жена – Анастасия. Девушка погибла. Дело закрыли, ипретензий к Астеру не было – несчастный случай.

– И чего ты хочешь?

– Можно мне посмотреть бумаги?

– Зачем?

– Надо.

– Еще чего!

– Вовочка!

– Отвяжись, Лампа! – бросил майор ипошел было на выход.

Я молчала, сейчас он оглянется. И точно, Костинповернул голову. Я мигом принялась всхлипывать и трясти нижней губой, изображаяподступающие к горлу рыдания.

– Прекрати немедленно! – зашипелКостин, возвращаясь. – Не позорь меня перед посторонними.

Но я, вытащив из сумочки носовой платок,начала тереть совершенно сухие глаза и довольно громко причитать:

– Ты меня совсем, совсем не любишь!

Девушка в окошке с интересом уставилась намайора. Володя порозовел.

– Перестань, а то она подумает, что тымоя любовница, которая явилась сюда устроить истерику.

– Ну и что!

– То! Сейчас же уходи!

– Вот ты какой! Вот как меня терпеть неможешь, боишься, что подумают, будто между нами есть связь! Неужели я настолькострашная? – И я снова принялась тереть глаза.

– Хорошо, – сдался Костин, –будь по-твоему, только уходи отсюда. Значит, Роберт Астер, прошлый год?

Я убрала платок от лица.

– Да.

Майор кивнул и убежал. Я удовлетвореннозапихнула измятый платочек на место. «Хорошо, Володечка, что ты не выносишьженских слез».

Большие часы в бюро пропусков показывали пятьвечера. Я вышла на улицу, дошла до бульвара и села на скамейку. Вера сказала,что она учится в институте, который посещала и Стася. По моей просьбе она даженаписала на салфетке его название и адрес. Сейчас июнь, у студентов сессия,может, застану кого-нибудь, кто хорошо знал Стасю?

До института было рукой подать, вниз побульвару, а потом чуток пройти кривыми московскими двориками. Одним словом,через двадцать минут я оказалась перед зданием с колоннами, построенным втридцатые годы. «Советский классицизм» называл этот стиль мой ехидный папа,иногда, правда, после некоторой паузы он добавлял: «Варварское великолепие».

Очевидно, дом был сразу предназначен дляинститута, потому что на фронтоне имелась гипсовая лепнина, изображавшая книги,тетради и квадратные профессорские шапочки. На стенах красовались барельефы:толстощекие девицы с портфелями и подтянутые молодые люди с тубусами шлигуськом куда-то вперед, скорей всего, в светлое будущее. Бедные гипсовые дети,им и в голову не могло прийти, как радикально изменится Страна Советов и какназовут потомки их учебное заведение. На двери красовалась латунная табличка,начищенная до блеска. Черными буквами на ней было выгравировано: «Московскийуниверситет академических знаний по истории, философии, психологии именеджменту». Я покачала головой. Не знаю уж, как это учреждение называлось доперестройки. Может, было просто заштатным институтом, в который не ломилисьабитуриенты. А теперь пожалуйста – университет! Хотя в наше время университетомили академией не назвался только ленивый. Но университет академических знаний –это круто, не иначе отсюда выходят сразу членами-корреспондентами.

Внутри, слава богу, оказалось прохладно. Япобрела по когда-то роскошным, а теперь выщербленным ступенькам вверх и ткнуласьпрямо в доску расписания. Четвертый курс уже сдал сессию и мог с полным правомназываться пятым. От досады я топнула ногой. Вот жалость-то, я так надеяласьвстретить кого-нибудь из одногруппников Стаси. Но тут мои глаза наткнулись намаленькое объявление: «Пересдача психологии личности для четвертого курса 20июня, в 18.00, кабинет 64, доцент Лазарев».

Я понеслась по коридорам, разыскивая нужнуюаудиторию. Возле высоких белых дверей клубилась толпа.

– Это все на пересдачу? – спросила яу худенькой девочки, одетой, несмотря на жару, в джинсовый комбинезон и такуюже рубашку.

Девочке явно было не по себе. Ее лицопламенело, над верхней губой блестели капельки пота, а на рубашке тут и тамвиднелись мокрые пятна.

– Да, – кивнула она.

– Как много, что так? Предмет трудный?

– Лазарев – зверь, – прошепталастудентка. – Почти весь курс завалил, поставил две четверки, несколькотроек, а остальных погнал, вот теперь вновь пытаемся, но он опять людейвыносит, вон у окна Машка плачет.

Я посмотрела в указанную сторону – там, сидяна подоконнике, вытирала лицо хорошенькая девушка с довольно большим животом.

– Вон как, – вздохнула «джинсовая»студенточка, – беременную не пожалел, говорю же, зверь! Простодоберман-пинчер.

– Ну, тут ты не права, – усмехнуласья. – Доберман-пинчер такая маленькая собачка, чуть больше кошки. Вотпросто доберман, без пинчера, тот и правда здоровенный. Ваш Лазарев скорейпитбуль.

– Вовсе нет, – сказала девчонка.