Да мы и сами мало от них отличались: сколько бы еды ни приготовили, она тут же исчезала. Мы сметали все моментально.

– М-м, вкусно, – всегда говорила Антония, поглаживая себя ладонью по животу. – Где ты так хорошо научилась готовить, Рика?

– А, ну у меня мать – повариха.

– А мне казалось, она работает на телевидении. – Иветта запоминала всё.

– Да. Она готовит на телевидении, – пожала Рика плечами.

– Перед камерой или за?

– Перед, – сказала Рика и набила себе рот. – То есть раньше готовила, – продолжила она, еще не прожевав. – Сейчас шоу закрыли, потому что мама обожгла себе кончик языка и больше не может пробовать блюда.

– Я не верю, – сказала Иветта.

– Правда! – возразила Рика.

– Правда – то, что ясно, – откликнулась Иветта.

– О, ты, оказывается, любишь рэп! – И Рика снова набила себе рот.

– Да пошла ты, – Иветта демонстративно отставила свою миску.

Рика дожевала:

– Ого, прямо гангста-рэп? Вау!

Иветта встала и пошла прочь, задрав свой острый носик.

– Сообщить, что уходишь! – крикнул Бея.

– Я ухожу! – бросила сквозь зубы Иветта. И Рике: – Лучше не связывайся со мной!

Та помахала в воздухе рукой:

– А то я тебе покажу, на что способна. Сварю тебе хавку из обоссанной травки.

Мы покатились со смеху.

Тут в разговор вмешалась Фрайгунда, как будто выплыв из каких-то дальних далей своих мыслей.

– Редко такое простое блюдо готовят так искусно. Приправы подобраны в высшей степени гармонично и оригинально. – Она сняла воображаемую шляпу и помахала ей. Я была уверена, что эта воображаемая шляпа украшена длинными фазаньими перьями. Иначе зачем так сильно ею размахивать?

Мы снова захохотали. Бея считала, что смеяться нужно потише, и мы старались смеяться потише, но от этого становилось только еще смешнее.

– Докладывать о возвращении нужно? – спросила Иветта и села рядом с нами.

Я удивилась, что она так быстро вернулась. К тому же какая-то бледная и притихшая.

– Я слышала Стонущую мать. – Какая-то робкая. – Кажется… Такие жалобные звуки.

– Ой, только ты не начинай, – сказала Бея. – Это, наверное, какое-нибудь животное или мертвое дерево.

Рика ухмыльнулась:

– Или мертвое животное.

Мы засмеялись, но на этот раз смех наш звучал как затупившаяся пила.

Перед сном мы сгрудились все вместе. Интересно, мне казалось или мы действительно лежали плотнее, чем обычно? Туннель мне тоже стал как-то тесен. Как большой спальный мешок, один для всех. Мы были здесь уже так долго, что я уже не очень ясно различала запахи. Ни запах собак, ни земли. Я свернулась калачиком. Рядом – с одной стороны, с другой, сзади, сверху – слышалось дыхание.

Одна из них…

Четыре часа спустя меня разбудила Бея – положила ладонь мне на лицо. Очень эффективный метод.

– Все спокойно.

Она застегнула на мне свои часы. Налобный фонарик положила на землю, так что он светил вверх, на потолок туннеля.

Я вылезла из спальника. Кайтек посмотрел на меня.

– Можно снова взять на дежурство Чероки? – прошептала я.

– Да. Он снаружи. Я всегда коротко свищу. И он приходит.

Бея, как всегда, улеглась на краю группы. Зевнула.

– А бывает, и не приходит. Тогда я свищу еще раз. – Она свернулась. – И тогда он иногда все равно не приходит.

– Знаю, – сказала я. Я знала все, что делает Бея. От меня ничто не ускользало. Но откуда ей об этом знать?

Я надела куртку и взяла с собой спальник. Фонарик Беи, который вообще-то раньше принадлежал Инкен, я включать не стала. Пыталась настроить глаза так, чтобы они светились изнутри. По-кошачьи. Путь к лестнице почему-то ужасно громко трещал, как рассерженный кабан. Я закинула спальник наверх, залезла сама и уселась на краю ямы. Это был наш наблюдательный пост во время ночных дежурств. Заснуть здесь было невозможно, потому что тело мудро. Если тут заснуть – упадешь в яму, а тело этого не хочет. Как только начнешь засыпать, оно тут же рывком заставит тебя распрямить спину.

Я коротко свистнула.

Он не пришел. В общем-то, я так и знала. Первый час я рассматривала месяц. Он был похож на пустую люльку. А ребеночек пошел погулять.

На втором часу я услышала поблизости шорох. Свистнула. Шорох прекратился. Я думаю, это был не Чероки. Он бы ко мне подошел. Следующие полчаса я перебирала в голове все, что может шуршать в лесу. Раненые или здоровые белки, растущие грибы, выходящие газы, сухие листья на земле, маленькие сухие веточки, которые, падая, застревают где-то и покачиваются там, пока не сорвутся и не полетят дальше; черви, капли, покатившиеся с горки камешки.

Что-то захрустело.

Я свистнула.

Что-то свистнуло в ответ.

Следующие два часа я сидела как каменная.

Хрустело уже дальше. Но оно в ответ свистнуло… Оно! Я не могла ничего поделать с тем, что мой мозг скукожился и свернулся в уголке. Все мысли вытеснили из головы отчетливые картинки. Старуха в ночной рубашке. Стонущая мать. Ходит, завывая, туда-сюда. Вытянув руки, как зомби. Ночная рубашка у нее светится. Я посмотрела на часы. Еще один час. Время пошло вспять…

Наконец пришла пора будить Иветту, но встать я не смогла. Безумие какое-то! Я же так ждала, когда пройдет время, и, когда оно прошло, я от страха не могла пошевелиться. Марш, сказала я себе. Я произнесла это голосом своей матери, потом голосом отца, и только голос Беи заставил меня встать и спуститься по лестнице.

Я тронула Иветту за плечо. Цак зарычал.

Еще раз тронуть за плечо, посветить в лицо, шепотом позвать по имени. Спит. Тогда я положила ей ладонь на лицо. Из спальника стремительно показалась рука и схватила меня за горло. Цак встал и зарычал громче. Зашевелились другие собаки.

– Иветта, – сказала я со сдавленным горлом – наши руки боролись за мою шею. – Твоя очередь дежурить.

– Нет, – тихо и уверенно.

Рука сильнее сдавила мне горло.

– Нет.

Рука упала и больше не шевелилась. Цак лег. Он прежде меня знал, что я больше не попытаюсь.

Я вышла и стала ждать рассвета.

Утром Иветта выползла из туннеля и спросила, почему я ее не разбудила.

– Ты не захотела, – пробормотала я.

– Блин, не захотела? – она потянулась и засмеялась. – И ты оставила меня спать дальше?

Полдня я была как сомнамбула. Все было каким-то вязким, и деревья стояли как-то криво.