Но когда Бея сказала: «Хорошо, значит у нас есть смурф-собиратель», – я рассердилась.

Позже, много позже, до меня дошло: Бея просто всех чем-то заняла. Сделала каждую из нас важной. А кроме того, нашла идеальный громоотвод от постоянных ссор.

Я бы без вопросов выбрала ее депутатом мира, президентом, даже матерью. Я без колебаний доверила бы ей самое ценное. Вот только просто хорошо к ней относиться я не решалась. Слишком боялась, что просто хорошее отношение ей как рыбе зонтик.

Мы вместе пришли к выводу, что важнее всего нам больше знать о собаках.

Фрайгунда уселась по-турецки, сдвинула с глаз волосяной занавес, уставилась в небо… и заговорила куда-то в вечернее пространство.

– Самое важное в обращении с собакой…

– Эй, мы здесь! – перебила Иветта.

Фрайгунда продолжала смотреть в небо:

– …команда произносится как можно короче и один раз. Если команда не выполняется, следует наказание. Если выполняется, следует похвала. Наказание – это нечто неприятное или лишение чего-то приятного. Живые существа привыкают к наказаниям. Я знаю, о чем говорю. – Свет костра дрожал на ее странно натянутом, скупом лице. Рика толкнула меня в бок. Я не понимала, что в этом может быть смешного.

– Перестань! – резко сказала ей Фрайгунда.

– По-моему, в таком тоне ты не… – начала Рика.

– ПЕРЕСТАНЬ! – голос Фрайгунды вдруг усилился эхом, как в пещере, затрещал, зашипел. А потом она продолжила как обычно: – Если я что-то однажды позволяю собаке, для нее это значит, что так можно всегда. Без исключений. Исключений собаки не понимают. Хорошее воспитание – это забор, через который не перебраться, никаким способом. Беспорядочность – это дыра в заборе, которую вы проделываете сами. Нужно все время, каждый день заботиться о том, чтобы дыр в заборе не было. Потому что стоит появиться маленькой дырочке, как она начнет быстро разрастаться. И однажды окажется, что дыр так много, что заделать их вы не сможете.

Она говорила примерно полчаса и рассказывала о все более жутких вещах: об убийствах, роли господина и волках, – потом подозвала Буги и показала, что можно делать с послушной собакой.

– Хватит, – сказала Бея, когда стало понятно, что Буги уже запыхалась и открыла рот. – Мне кажется, мы уже достаточно знаем.

– Достаточно? Ничего вы не знаете, – прошипела Фрайгунда. Занавес упал на глаза: представление окончено.

Тем временем я научилась понимать, когда Антония хочет что-то спросить. Незаданный вопрос ее прямо-таки щекотал. Она начинала ерзать, а потом указательными пальцами сжимала рот в клювик. В этот день на очереди была Аннушка. Она села на корень и начала вытряхивать ботинки. Оттуда посыпались камешки, песок, пыль – именно в таком порядке. Я сидела напротив на песке и осматривала собак на предмет клещей.

Наконец, достаточно покривлявшись и попереминавшись, Антония спросила:

– Скажи, а почему туннели, если они такие опасные, почему они здесь открыты? Все остальные же были закрыты. Ну, на учебной тропе.

Аннушка опустила ботинок и поставила его перед собой. Между правой ногой в носке и левой, еще обутой. Теперь у нее было три ноги.

– Этот туннель тоже был когда-то закрыт. Вход открыл мой дед, чтобы нам показать. Мы тут, наверное, раза три были. А потом посадили малину. О туннеле больше никто не знает. То есть я вам разболтала семейную тайну. – Она сняла второй ботинок и постучала им о корень.

Антония уселась перед корнем на сырую, жирную траву.

– А если о туннеле никто не знает, откуда твой дедушка узнал?

Аннушка похлопала еще немного. Ботинком о корень. Из ботинка лесная подстилка сыпалась обратно на лесную подстилку.

– Он знал больше других. Был большой шишкой. В партии.

– В НСДАП?[7]

– В СЕПГ[8], глупенькая.

– И что за шишкой он был? Ну, насколько большой?

– Председателем городского совета.

– Ого, это же прямо очень большая шишка. Да, Чарли?

Я кивнула. Руки у меня были погружены в загривок Буги. Прядь за прядью я перебирала ей подшерсток.

Аннушка поставила второй ботинок к первому. Теперь у нее было четыре ноги.

– Да, он был председателем городского совета, а потом Стена[9] рухнула, ГДР перестала существовать. Моя мать говорит, дед именно тогда сдал. В один день он лишился работы. Руководить городом он больше не мог, а после того как ты был главой города, сапожником уже не станешь. В общем, он остался совсем без работы. Лет ему было уже довольно много. И он вышел на пенсию. Все, во что он верил, в один день… – правильные слова были уже придуманы до нее, я это чувствовала, но они пока не хотели быть произнесенными. Так что Аннушка попыталась объяснить по-своему: – Вот представь себе, что ты веришь в бога. Все вокруг все время, годами, всю твою жизнь говорят: да, он есть, это правда, это он все создал, ему нужно молиться, и все так и делают. И вдруг в один прекрасный день все меняется, и теперь все говорят: нет, его нет и никогда не было. А потом приходят всякие и высмеивают тебя, потому что якобы этому богу никто всерьез и не молился, тебе только мозги пудрили. И тебя просто высмеивают и выставляют на посмешище. Ты вот веришь в бога?

Антония кивнула.

– Серьезно? – Аннушка засмеялась. – Тогда я тебе сейчас вот что скажу: его не существует. Правда, Чарли?

Я помотала головой. Потом кивнула. Но вышло все равно как-то неоднозначно, поэтому я сказала:

– Не существует!

Мы немножко посмеялись.

Аннушка продолжала:

– Но потом вдруг оказывается, что у нас теперь новый бог. И о другом лучше больше не заикаться. Уж поверь мне!

Мы с Аннушкой засмеялись.

– Я поняла. Перестаньте!