что король Генрих будет рад услышать такие новости. 26 мая она написала тайнописью племяннику, что встреча с Луизой Французской согласована, но важно держать Англию в спокойствии.

В постскриптуме на следующий день она добавила, что от Екатерины Арагонской только что прибыл курьер с известием, что Генрих продвигается вперед с судебным разбирательством дела о разводе, и Екатерине срочно требуется, чтобы Маргарита прислала своих юристов. На этом этапе явная поддержка Екатерины вполне могла бы помешать дипломатическим усилиям Маргариты, тем не менее она попросила дать консультацию в интересах Екатерины. 26 мая она написала Карлу V, что «посылает в Малин [Мехелен], чтобы узнать точку зрения опытных адвокатов на этот счет… бедная королева очень растеряна, и никто в Англии не осмеливается браться за ее защиту против воли короля».

Однако история «Дамского мира» перебивалась историями двух других женщин в Англии.

В 1528 году в Англии ужасная потливая горячка чуть не положила конец перипетиям личной жизни Генриха VIII. В середине июня заболела одна из фрейлин Анны Болейн, и Генрих, всегда боявшийся болезней, поспешно отправил Анну в Хивер, написав ей, что сомнения по поводу ее здоровья его «очень волнуют и пугают». Он закончил письмо словами «хотел бы держать тебя в руках, чтобы немного рассеять твои неразумные мысли», которые проливают свет на их взаимоотношения. Через пару дней Генрих узнал, что Анна все-таки заболела. «Самое мучительное известие, какое только могло прийти», – написал он теперь, добавив со столь же откровенной ясностью, что с радостью взял бы на себя «половину» ее болезни, лишь бы она выздоровела.

Однако уже в июле выздоровевшая Анна возвратилась ко двору, и вопрос по поводу планов Генриха на ее счет по-прежнему лежал на столе папы римского. Успех французов в Италии мог бы освободить папу от необходимости угождать императору, но в июне 1528 года Карл начал одерживать победы, и с этого момента страх папства перед армиями Карла в Италии будет определять решение вопроса о разводе Генриха. Тем не менее папа назначил своего представителя для изучения законности брака английского короля. Это был кардинал Кампеджио, в октябре 1528 года он прибыл в Англию.

Кампеджио отправился к Екатерине Арагонской и посоветовал ей удалиться в монастырь, рассчитывая на ее «благоразумие», и привел «пример королевы во Франции, которая поступила именно так и по-прежнему почитаема Господом и ее королевством»: речь шла о Жанне, первой жене Людовика. Это позволило бы Генриху, при некоторых подтасовках, снова вступить в брак, поскольку Екатерину можно было бы рассматривать как мертвую для мира, причем без последствий для законнорожденности ее дочери[47]. Однако Екатерина не потерпела такого отношения.

На следующий день она пришла к Генриху и потребовала, как и раньше, «беспристрастного» юридического (то есть независимого, не английского) рассмотрения дела. Через день она снова встретилась с Кампеджио. Полностью поглощенная последними событиями, она заявила, что «по совести говоря» ее брак со старшим братом Генриха принцем Артуром оставил ее такой же «нетронутой и неповрежденной, какой она была в тот день, когда покинула лоно матери», и пусть ее разорвут «на кусочки», но она не откажется от намерения «жить и умереть замужней женщиной». Кампеджио в итоге смог лишь кратко доложить, что он больше «ничего не придумал» сказать.

К тому же у Екатерины Арагонской была в запасе одна находка. Среди бумаг покойного испанского посланника де Пуэбла обнаружили копию документа, который папа отправил матери Екатерины Изабелле, когда она уже лежала на смертном одре. Папа написал, что Екатерина вольна выходить замуж за Генриха, независимо от того, вступала она в интимные отношения с Артуром или нет. Документ подтверждает, объявил теперешний посланник Карла V, «полное право королевы».

На рождественских празднествах, пока Генрих и Екатерина на публике демонстрировали гармонию отношений, Анна Болейн располагалась неподалеку. Как сформулировал Кампеджио, «король более чем когда-либо настаивает на желании жениться на этой даме [Анне], целуя ее и обращаясь с ней, как будто она его супруга».

Дело приближалось к решающему моменту. В конце апреля 1529 года послы Карла в Риме представили папе официальное прошение, чтобы дело рассматривалось в Риме, поскольку Екатерина Арагонская в Англии «никогда не добьется справедливости». Однако 31 мая королю и королеве выслали подписанные Кампеджио судебные повестки явиться на слушания в Блэкфрайерсе.

14 июня Генрих и Екатерина с готовностью выехали в городок Гринвич, в нескольких милях ниже по течению реки Темзы. Однако через два дня Екатерина подала свою апелляцию в Рим, которая, по существу, являлась упреждающей жалобой, написанной в ее апартаментах в присутствии двух нотариусов. Как доложил Мендоса, она знала, что «этим действием вместо умиротворения супруга она только усилит его недовольство ею». Однако королева считала, что у нее не осталось другого выбора.

Королевскую чету вызвали на первое официальное выступление в легатском суде в Блэкфрайерсе, лично или по доверенности, в пятницу 18 июня. Генрих VIII послал своих доверенных лиц, а Екатерина застала всех врасплох, появившись в окружении советников, четырех епископов и толпы своих фрейлин. «С печалью и большой серьезностью» она зачитала свое обращение в Рим, написанное два дня назад. Королеве сказали, что ответ на ее обращение против юрисдикции английского суда дадут в понедельник 21 июня.

Екатерина Арагонская не всегда прибегала к театральности, но когда наступил понедельник, она знала, как сыграть эту сцену. Сам Генрих говорил коротко, потом выступил Вулси, заявив, что он и Кампеджио будут рассматривать дело по существу, несмотря на все благодеяния, оказанные ему королем. Затем Кампеджио официально отверг поданный Екатериной протест, и тогда судебный глашатай объявил: «В суд вызывается Екатерина, королева Англии!»

Впоследствии авторы (во время правления дочери Екатерины Марии) любили изображать королеву Екатерину как Терпеливую Гризельду, бесконечно страдающую mater dolorosa (скорбящую Богоматерь). Однако она прибегла к средствам изображения супружеской покорности. Отступив от холодной формальности судебного процесса, королева поднялась со своего места, пересекла зал и опустилась на колени перед стопами супруга. «Сэр, заклинаю вас ради всей любви, которая была между нами, и ради любви Божией, позвольте мне получить правосудие». Свидетели отмечали, что после стольких лет, прожитых в стране, она по-прежнему говорила на ломаном английском; но содержание ее речи, как вспоминал бывший камергер и биограф Вулси Джордж Кавендиш, было убедительно:

Проявите ко мне долю жалости и сострадания, потому что я бедная женщина и чужестранка, рожденная за пределами ваших владений. У меня нет здесь надежных друзей и, тем более, нет беспристрастного суда.

Увы! Сэр, чем я вас обидела, чем заслужила ваше неудовольствие? Я была вам верной, смиренной и покорной супругой, всегда согласной вашей воле и желанию… Я никогда не выражала недовольства словами или