— Ой, мистер Бротиген. Привет.

— Я не хотел тебя напугать.

— Так вы и не…

— А по-моему, да. Ты ведь был в тысячах миль отсюда. И,пожалуйста, называй меня Тед.

— Ладно. — Но Бобби не знал, получится ли у него. Называтьвзрослого (а к тому же старого взрослого) по имени шло вразрез не только споучениями его матери, но и его собственными склонностями.

— Уроки прошли хорошо? Научился чему-нибудь новому?

— Угу, отлично. — Бобби переступил с ноги на ногу, перекинулбиблиотечные книги из руки в руку.

— Ты не посидишь со мной минутку?

— Конечно, только долго я не могу. Надо еще кое-что сделать,понимаете?

Главным образом — поужинать: вчерашнее тушеное мясо теперьказалось ему уже очень заманчивым.

— Понимаю. Сделать кое-что, a tempus fugit. Когда Бобби селвозле мистера Бротигена… Теда.., на широкой ступеньке, вдыхая аромат его“честерфилдки”, ему пришло в голову, что он еще никогда не видел, чтобы человеквыглядел таким усталым. Не от переезда же, верно? Насколько можно измучиться,когда вся твоя поклажа уместилась в трех чемоданчиках и трех бумажных пакетах сручками? Может, попозже приедут грузчики с вещами в фургоне? Но Бобби решил,что вряд ли. Это ведь просто комната — большая, но все-таки одна-единственнаякомната с кухней с одного бока и всем остальным — с другого. Они с Салл-Джономподнялись туда и поглядели, после того как старенькая мисс Сидли после инсультапереехала жить к дочери.

— Tempus fugit значит, что время бежит, — сказал Бобби. —Мама часто это говорит. И еще она говорит, что время и приливы никого не ждут ичто время залечивает все раны.

— У твоей матери много присловий, верно?

— Угу, — сказал Бобби, и внезапно воспоминание обо всех этихприсловьях навалилось на него, как усталость. — Много присловий.

— Бен Джонсон назвал время старым лысым обманщиком, — сказалТед Бротиген, глубоко затянулся и выпустил две струйки дыма через нос. — АБорис Пастернак сказал, что мы пленники времени, заложники вечности.

Бобби завороженно посмотрел на него, временно забыв о своемпустом желудке. Образ времени как старого лысого обманщика ему страшнопонравился — это было абсолютно и безусловно так, хотя он не мог бы сказатьпочему.., и ведь эта неспособность сказать почему вроде бы добавляла клевости?Будто что-то внутри яйца или тень за матовым стеклом.

— А кто такой Бен Джонсон?

— Англичанин и уже давно покойник, — сказал мистер Бротиген.— Эгоист и жадный на деньги по общему отзыву, а к тому же склонный кметеоризму. Но…

— А что это такое, метеоризм?

Тед высунул язык между губами и издал коротенькое, но оченьреалистическое пуканье. Бобби прижал ладонь ко рту и захихикал в сложенныелодочкой пальцы.

— Дети считают пуканье смешным, — сказал Тед Бротиген,кивая. — Да-да. А вот для человека моего возраста это просто частьвсевозрастающей странности жизни. Бен Джонсон, кстати, сказал, попукивая, многомудрых вещей. Не так много, как доктор Джонсон — то есть Сэмюэл Джонсон, — новсе-таки порядочно.

— А Борис…

— Пастернак. Русский, — сказал мистер Бротигенпренебрежительно. — Пустышка, по-моему. Можно я посмотрю твои книги?

Бобби протянул их. Мистер Бротиген (“Тед, — напомнил онсебе, — его надо называть Тедом”) вернул ему Перри Мейсона, едва взглянув наобложку. Роман Клиффорда Саймака он подержал подольше — сначала прищурился наобложку сквозь завитки сигаретного дыма, застилавшего ему глаза, затемпролистал. И пролистывая, он кивал.

— Этот я читал, — сказал он. — У меня было много времени длячтения перед тем, как я переехал сюда.

— Да? — Бобби загорелся. — Хороший?

— Один из лучших, — ответил мистер Бротиген… Тед. Онпокосился на Бобби — один глаз открыл, а второй все еще сощуривался из-за дыма.От этого он выглядел одновременно и мудрым, и таинственным, будто типчик вфильме, которому пальца в рот не клади. — Но ты уверен, что осилишь? Тебе ведьне больше двенадцати.

— Мне одиннадцать, — сказал Бобби. Так здорово, что Тед далему двенадцать лет. — Сегодня одиннадцать. Я осилю. Может, пойму не все, ноесли он хороший, то мне понравится.

— Твой день рождения! — сказал Тед, словно это произвело нанего большое впечатление. Он в последний раз затянулся и бросил сигарету. Онаупала на бетонную дорожку и рассыпалась искрами. — Поздравляю с днем рождения,Роберт, желаю всякого счастья!

— Спасибо. Только “Бобби” мне нравится больше.

— Ну, так Бобби. Пойдете куда-нибудь отпраздновать?

— Не-а. Мама придет с работы поздно.

— Не хочешь подняться в мою каморку? Много я предложить немогу, но банку открыть сумею. И как будто у меня есть печенье…

— Спасибо, но мама мне кое-чего оставила. На ужин.

— Понимаю. — И чудо из чудес: казалось, он и правда понял.Тед отдал Бобби “Кольцо вокруг Солнца”. — В этой книге, — сказал он, — мистерСаймак постулирует идею, что существуют миры, такие же, как наш. Не другиепланеты, а другие Земли, параллельные Земли, окружающие Солнце своего родакольцом. Замечательная мысль.

— Угу. — сказал Бобби. Он знал о параллельных мирах издругих книг. И еще из комиксов.

Тед Бротиген теперь смотрел на него задумчиво, будто что-товзвешивая.

— Чего? — спросил Бобби, вдруг почувствовав себя неловко.“Что-то зеленое увидел?” — сказала бы его мать.

Ему было показалось, что Тед не ответит — он как будтоследовал какому-то сложному, всепоглощающему ходу мысли. Потом он дернулголовой и выпрямил спину.

— Да ничего, — сказал он. — Мне пришла одна мысль. Может, тыхотел бы подработать? Не то чтобы у меня много денег, но…

— Ага! Черт! Ага! — И чуть было не добавил: “Я на великкоплю”, но удержался. “Лишнего не болтай!” — еще одно из маминых присловий. — Явсе сделаю, что вам надо!

Тед Бротиген словно бы почти испугался и почти засмеялся.Будто открылась дверь и стало видно другое лицо, и Бобби увидел, что да, этотстарый человек был когда-то молодым человеком. И, может быть, с перчиком.

— Таких вещей, — сказал он, — не следует говоритьнезнакомым. И хотя мы перешли на “Бобби” и “Теда” — хорошее начало, — мывсе-таки еще не знакомы.

— А кто-нибудь из этих Джонсонов что-нибудь говорил пронезнакомых?