— Зря ты, товарищ командир. Право, зря. То́т перстень...

Не вытерпел я:

— Да как же тот, если украли вчера, а к австрийцу попал полмесяца назад.

Довод мой был настолько логичным, что я просто дивился несообразительности Карагандяна. Не может понять простую арифметику — вчера и две недели назад! Но настырный Карагандян не унимался, настигал меня своими словами:

— Может, не вчера украли... Может, давно.

— Что?! — Это был совершенно неожиданный оборот, к которому я не подготовился и который переворачивал все вверх тормашками. Выходит... Выходит, черт знает что! Мне уже не показался недогадливым мой друг. С интересом я глянул на него: ишь ты, Шерлок Холмс. Другого имени не мог привести для сравнения. Конандойлевский сыщик был еще недавно для меня и моих сверстников примером сметливости и находчивости. Книжками о Шерлоке Холмсе мы тогда зачитывались. Были они дешевыми и интересными, а похождения героя необычайными. Не скрою, мальчишкой мечтал быть таким сыщиком. Поэтому, еще не зная, что скажет дальше Карагандян, но уже догадываясь о его подозрении, я загорелся:

— Выходит, — начал я соображать, но он перебил меня.

— Выходит, стянули давно, а вчера пристегнули к случаю.

На рыси трудно было разговаривать, и на Московской я пустил Пегашку шагом. Стало тише и спокойнее. Мысль, высказанная Карагандяном, требовала сосредоточенности. Стали думать и фантазировать вместе. Первое, что пришло в голову — это рассеянность хозяев, не заметили сразу пропажи, хватились чуть не месяц спустя. Однако такой вариант никого не устроил. Мало вероятно, чтобы чиновник и, тем более, дочь его ни разу не глянули за это время в шкатулку. Да держали ли они золото почти на виду в комнате? Вещички дорогие, небось, давно схоронили от чужих глаз. Значит, симуляция. Обман. Золото, поди, давно сгинуло — пропало или обменяли на базаре на хлеб. Спекулянты к золоту руки так и тянут.

— А ежели оно вообще не пропадало!

Это сказал Маслов. Все время молча ехал рядом, а тут встрял в разговор.

— Погоди... Погоди... — Сбил меня снова с толку неожиданный ход. Остановил Маслова, чтобы как-то освоиться с новой версией. — Не пропадало вообще! Как же тогда понять все. Как? — К чертям летели построенные мною и Карагандяном логические сооружения. В дым все разлеталось. От одного слова. Верного слова. Пожалуй, Маслов прав. Уж больно подозрительно вели себя хозяева. Не удивлялись пропаже, спокойно говорили об исчезновении золотых вещей, будто дело шло о разбитой тарелке или оброненном случайно ноже во время обеда. Ясно — обман. Придумали грабеж, чтобы отвести от себя подозрение, замести какие-то следы. Видимо, чиновник в чем-то замешан. Дочь спасла старика, а нас обдурила. Ловко обдурила.

— Контра! — коротко заключил Маслов.

Заключение, возможно, правильное. А вот прохожего куда девать? Как его пристроить ко всей этой истории? Все существовало самостоятельно: кража, прохожий, перстень. Прохожего Маслов прилепил. Он соучастник заговора, какого — пока неизвестно, но заговора против нас. В доме чиновника происходило совещание беляков. Все разошлись, прохожий задержался, и отряд случайно столкнулся с ним у калитки. Выстрелил, чтобы не попасть нам в руки. Старик потушил свет и собирался лечь спать, а тут — стук в дверь. Дочь едва успела убрать золото, открыть дверцу шкафа и растворить окно. Вот и вся история.

— А перстень?

— Случайное совпадение. Бывает так... — махнул рукой Маслов. — И думать о нем не стоит.

Случайное... Можно было, конечно, отбросить Мефистофеля. Но я не торопился с этим. Мне почему-то нравилась версия с перстеньком. В ней что-то было. Тайна какая-то теплилась и жгла любопытство.

Отряд двигался теперь шагом по Московской улице. Темнота лежала на всем. И на домах и на самой мостовой, щелкавшей под копытами, выстукивая какую-то песню. Тревожную. Когда строем идут кони, тревога летит. Это у меня с детства такое ощущение. Конница — значит, война. Помню, мальчишками всегда выбегали на улицу, если слышалось равномерное цоканье копыт и стук сабель. Глазели на солдат, боялись их и завидовали. Пехотинцам не завидовали: пыль по колено, лица усталые. А кавалерия — грозная и веселая. И все от коней шло. Они создавали это представление о мощи и стремительности. Вот бы на коня! Вот бы с винтовкой! Теперь мы были на конях и с винтовками. А восторга нет. Тревога одна. Вокруг и на душе.

Тьма особенная, холодная, мертвая. Ни огонька. Ни людей. Мы одни грохочем, и эхо, кажется, отдается во всем городе. Нас слышат и в домах и за домами.

Впереди замерцал свет: тюрьма. Ее освещали — у входа и вдоль стен. Правда, огонь был жидкий. Лампочки теплились, как лампадки, — желтые круги на шаг-два. Но для часовых и это было спасением — тьма кромешная.

Подъехал наш отряд. Из больших железных ворот тюрьмы выглянул дежурный, посмотрел, кто гремит на дороге: свои или нет. В то время тюрьма была местом, где часто решались политические споры с помощью оружия. То белые захватят ее и выпустят своих сторонников, то красные снова восстановят порядок и вернут на место контрреволюционное отребье. Надзиратели все были прежние, служившие еще при царе. Никто, должно быть, не шел после революции на такую работу. Рабочий — ему позорно бросить свое почетное дело, сменить молот или сверло на ключи тюремщика. Приказом и то не заставишь. Тюрьма — черное слово. С ним вся тягость прошлого связана. Рушить тюрьмы — таков девиз был в горячие дни восстания. Но пришлось оставить на время. Куда девать врагов революции, куда бандюг и спекулянтов прятать, что хватали нас за горло, пользуясь трудным часом. Сюда их, в эти же казематы, к опытным в тюремных делах надзирателям. Не все тюремщики остались на своих местах. Кто верой и правдой служил царю-батюшке и господину полицмейстеру, тот ушел. Не мог глядеть, как сажают в камеры того же самого начальника охранки, перед которым прежде стояли навытяжку. Иные замарали руки в крови во время расправы над рабочими и скрылись, дабы не пришлось расплатиться. Остальные, просто надзиратели, продолжали открывать и закрывать камеры. Вот охрана тюрьмы — та менялась. Сейчас стояли бойцы Красной Гвардии, занаряженные начальником охраны города. Наш отряд здесь хорошо знали — не раз приходилось сопровождать бандюг от главного управления до этих железных ворот и сдавать надзирателям. Участвовали и в розыске беглецов. Побеги бывали частым явлением: света нет, охрана иногда запаздывала или вовсе отсутствовала. Заключенные устраивали подкопы, перелезали через стены, снимали