Должно быть, замуж за моего отца мать вышла совсем юнойдевушкой, ибо в ночь своей смерти была беременной. Ребенок погиб вместе с ней.Постараюсь рассказать об этом так кратко, как только смогу. Вообще-то, я неумею быть лаконичным.

Мой брат Маттео, четырьмя годами младше меня, обладалбольшими способностями, однако его еще никуда не посылали для обучения (а емуочень хотелось), а моя сестра Бартола появилась на свет меньше чем через годпосле моего рождения – так скоро, что отец, кажется, даже стыдился этого факта.

Маттео и Бартола были для меня самыми прелестными изанимательными людьми во всем мире. Мы наслаждались сельской жизнью и свободой:бегали по лесным чащам, собирали ежевику, завороженно слушали рассказы бродячихцыган, покуда их не выгоняли прочь с наших земель. Мы, дети, любили друг друга.Не в силах еще по достоинству оценить спокойное величие и великолепные, пусть инесколько старомодные, манеры нашего отца, Маттео чрезвычайно глубоко почиталменя за то, что я был красноречивее, и, полагаю, именно мне выпала рольглавного наставника в жизни брата. Что же касается Бартолы, мать считала ееслишком необузданной и приходила в отчаяние из-за вечно спутанных, непокорныхдлинных волос дочери, в которых после наших путешествий по окрестным лесам былополно каких-то прутиков, лепестков, листьев и грязи.

Бартолу, однако, без конца заставляли заниматься вышиванием;она знала наизусть все положенные песни, стихи и молитвы. Изысканную по натуре,одаренную дочь богатых родителей было трудно заставить делать что-либо противее желания. Отец обожал Бартолу и чаще всего успокаивал себя тем, что во времястранствий по лесам она постоянно находится под моей защитой. И действительно,я готов был убить любого, кто посмеет прикоснуться к ней!

Ах! Это выше моих сил. Я не представлял, как трагическиразвернутся события. Бартола… Я убил бы любого, кто посмел бы к нейприкоснуться! А затем на нас обрушились ужасные несчастья – словно некиекрылатые духи, грозящие лишить нас безмолвного сияния вечного небесного свода.

Однако я отвлекся – позвольте возвратиться к главномуповествованию.

Я никогда по-настоящему не понимал свою мать и, возможно, неправильносудил о ней, полагая, что для нее весь смысл жизни заключался в стиле и манерахобращения. А что касается отца, то прежде всего мне запомнились его привычкапосмеиваться над собой и великолепное чувство юмора.

За всеми его шутками и язвительными рассказами скрываласьнатура на самом деле довольно циничная, но одновременно и добродушная. Показнойблеск окружающих не мешал ему видеть их истинную сущность. Он прекрасно отдавалсебе отчет и в собственной претенциозности. Его отношение к людям отличалосьбезмерным скептицизмом. Войну отец воспринимал как одну из человеческих забав,а тех, кто принимал в ней участие, считал не героями, а скопищем клоунов. Он слегкостью мог разразиться хохотом, слушая разглагольствования своих дядьев илипри чтении мною поэмы собственного сочинения, если та оказывалась чересчурзатянутой. Почти уверен, что за все время совместной жизни моя мать недождалась от него ни одного ласкового слова.

Отец был весьма крупный мужчина – всегда чисто выбритый, скрасивой гривой волос, с длинными тонкими пальцами, украшенными великолепнымикольцами, эти кольца когда-то принадлежали его матери. Странно, но никто изизвестных мне родственников старшего поколения по отцовской линии не отличалсяизяществом рук. От кого же достались они ему по наследству? А я унаследовал ихот него.

Одевался он более пышно, чем осмелился бы, живя воФлоренции, – в царственный бархат, расшитый жемчугом, и тяжелые плащи,подбитые горностаем. Отороченные лисьим мехом перчатки были скроены по образцуратных рукавиц. Взгляд больших отцовских глаз, глубже посаженных, чем мои, былодновременно серьезен и насмешлив, печален и язвителен – и всегда недоверчив.

Однако он никогда не относился к людям с презрением.

Едва ли не единственной чертой современности, признаваемоймоим отцом, были стеклянные бокалы для вина – он отдавал им предпочтение передстаринными чашами из твердых пород дерева, золота и серебра. А потому на нашемдлинном столе всегда было множество сверкающего стекла.

Обращаясь к супругу, мать неизменно улыбалась, даже когдаприходилось произносить что-нибудь вроде: «Мой господин, пожалуйста, уберитеноги со стола», или «Я думаю, что вам не следует прикасаться ко мне, пока несмоете с рук грязь», или «Вы и вправду считаете, что можно входить в дом втаком виде?» Но под ее обворожительной любезностью, как мне кажется, скрываласьненависть.

Единственный раз в жизни я услышал, как она в гневе повысилаголос и в весьма резких выражениях категорично заявила, что именно отец сталпричиной появления на свет половины детей в окрестных селениях и что она самапохоронила восьмерых младенцев, так и не увидевших сияния дня, только потому,что он неспособен обуздать свое вожделение и ведет себя как вздыбившийсяжеребец.

Столь неожиданный взрыв гнева – разговор происходил за запертойдверью – до такой степени потряс отца, что, появившись в дверях спальни,бледный и возмущенный, он не выдержал и, обращаясь ко мне, произнес: «Знаешь,Витторио, твоя мать не столь глупа, как мне казалось. Нет-нет, отнюдь не глупа.На самом деле она попросту надоедлива».

В обычных обстоятельствах он никогда бы не отозвался о нейстоль сурово. Но в тот момент его буквально трясло от ярости.

Когда сразу же после произошедшей между отцом и матерьюссоры я попытался войти в родительскую спальню, в дверь полетел серебряныйкувшин. Но, едва услышав мой голос, мать бросилась в мои объятия и горькорыдала у меня на груди.

Потом мы долго сидели молча, тесно прижавшись друг к другу вее маленькой, облицованной камнем спальне, расположенной на одном из верхних этажейсамой древней башни замка. Там было много позолоченной мебели, и старинной, иновой. Наконец мать смахнула с глаз слезы и тихо заговорила:

– Видишь ли, он заботится о всех нас, мало того – овсех моих тетушках и дядюшках. Кто знает, что стало бы с ними, если бы не он? Ион никогда ни в чем мне не отказывает…

Она продолжала бессвязно объяснять мелодичным голосоммонастырской воспитанницы:

– Взгляни на этот дом. Он наполнен престарелымиродственниками, мудрость которых оказывает столь благотворное влияние на вас,детей… И в этом тоже заслуга твоего отца, столь богатого, что, полагаю, он могбы уехать куда пожелает… Но он слишком добр, чтобы поступить так. Только ободном прошу, Витторио! Витторио, не надо… Я хочу сказать… с этими девушками вдеревне…

Стремясь утешить ее, я в порыве едва не проговорился, что,насколько мне известно, по моей вине на свет появился пока лишь одиннезаконнорожденный и с ним все в порядке. Однако, к счастью, вовремя осознал,что такая новость сразила бы ее окончательно, и промолчал.