Именно этот брак в конце концов и послужил причиной войны.Франческо храбро сражался за интересы Филиппо Марии, но когда сумасбродныйгерцог скончался, его прекрасный зять, очаровывавший любого жителя Италии, отПапы до Козимо, естественно, захотел стать правителем Милана!

Все мною сказанное – истинная правда. Разве вам не кажетсяэто интересным? Подумайте только! Да, я забыл упомянуть, что герцог ФилиппоМария так боялся раскатов грома, что намеревался построить в своем дворцезвуконепроницаемую комнату.

Более того, Сфорца мог, точнее, просто обязан был спастиМилан от всякого рода захватчиков, и Козимо вынужден был оказывать емуфинансовую помощь. А иначе на нас навалилась бы Франция – или кто-нибудь ещетого хуже.

Все это было увлекательно, и я, как уже упоминал, с юных летбыл хорошо подготовлен как для участия в войне, так и для службы во дворце,если бы это от меня потребовалось. Однако войны и те две личности, о которых ятолько что рассказал, оставались для меня лишь темой застольных разговоров.Всякий раз, когда кто-нибудь принимался бранить сумасшедшего герцога ФилиппоМарию и упоминал о его безрассудных выходках вроде припрятанной в рукаве змеи,отец подмигивал мне и шептал прямо в ухо:

– Что может сравниться с причудами господ благородныхкровей!

А после заливался смехом.

Что же касается романтического и доблестного героя ФранческоСфорца, отец, в достаточной мере обладавший здравым смыслом, предпочиталпомалкивать, пока тот сражался на стороне нашего врага, герцога, но, как тольковсе мы сплотились против Милана, отец принялся расхваливать и самого Франческо– этого отчаянного выходца из низов, и его героического отца-крестьянина.

В давние времена по всей Италии разбойничал отчаянный пирати головорез по имени сэр Джон Хоквуд, натравливавший своих наемников на когоугодно, в том числе и на флорентийцев.

Однако впоследствии он присягнул на верность Флоренции идаже стал ее гражданином, оставаясь преданным ей до конца своих дней. А когдасэр Джон удалился в мир иной, жители города воздвигли ему великолепный монументв кафедральном соборе! Ах, вот это были времена!

Мне кажется, что судьбу солдата в ту эпоху можно считатьпо-настоящему прекрасной, ибо он имел возможность выбирать, на чьей сторонесражаться, и сам решал, когда стоит уйти со службы и стоит ли это делатьвообще.

Но не менее славно было посвящать свое время чтениюпоэтических произведений или созерцанию картин и жить в полном довольствии ибезопасности за стенами родового замка или бродить по людным улицампроцветающих городов. Если человек имел хоть какое-нибудь образование, он могсам выбрать занятие по душе.

Тем не менее следовало быть очень осторожным. Богатыеземлевладельцы вроде моего отца во времена таких войн доходили до полногоразорения. Их горные владения, где людям жилось так привольно, захватывали иразрушали до основания многочисленные враги. А порой случалось и так, чтоправитель, считавший себя вправе оставаться в стороне от всех превратностейвоенного времени, оказывается, наносил тем самым ущерб Флоренции… И тут же вего владения с лязгом и грохотом вторгались наемники и начинали громить всеподряд.

Между прочим, Сфорца победил в той войне с Миланом и своимуспехом отчасти был обязан Козимо, ссудившему ему необходимую сумму денег. То,что произошло потом, иначе как полным беспределом не назовешь.

Ладно, я могу описывать прекрасную Тоскану до бесконечности.

Дрожь и печаль охватывают меня при мысли о том, что моглостаться с моей семьей, не вмешайся в наши судьбы сам дьявол. Я не могупредставить отца дряхлым стариком, как не в состоянии вообразить самого себясражающимся с болезнями и немощью или свою сестру замужем за городскимаристократом, хотя я всегда надеялся, что ее избранником будет все-таки человекблагородный, а не какой-нибудь провинциальный барон.

Тот факт, что в тех самых горах по-прежнему существуютселения и замки, обитателям которых удалось выжить, несмотря ни на что,вызывает в моей душе одновременно и печаль, и радость. Они сумели уцелетьвопреки всем бедам и даже ужасам современных войн. Сменяются поколения, нонерушимо стоят стены замков и остаются оживленными узкие мощеные торговыеулочки, а в окнах виднеются горшки с цветущей красной геранью.

А здесь воцарилась тьма.

Здесь свои воспоминания пишет при свете звезд Витторио.

Нашу церковь внизу заполонили заросли ежевики и колючейсорной травы. Посторонний глаз не в силах заметить следы старинной живописи настенах, а мощи святых на алтарном камне покрыты толстым слоем пыли.

Все так, но эти колючки защищают то немногое, что осталосьот моего родного дома. Я позволяю им расти, равно как не препятствую полномуисчезновению дорог в лесных чащах и даже способствую их скорейшему разрушению.Я должен сохранить хотя бы мизерные остатки былого! Я должен…

Однако я вновь не могу вовремя остановиться. Поверьте, язнаю, что это так, и осуждаю себя за многословие.

Пора завершать эту главу.

Но это повествование весьма похоже на те маленькие пьесы,что мы разыгрывали в доме дяди, или те, что мне довелось увидеть во Флоренциивремен Козимо – еще до того, как я побывал в неапольском соборе СвятогоЯнуария. Прежде чем я выведу на сцену своих актеров, прежде чем вынесу на вашсуд собственную трактовку сюжета, необходимо запастись раскрашеннымидекорациями, массой мелких предметов реквизита, протянуть через сцену канатыдля исполнения полетов и сшить специально скроенные для этого представлениякостюмы.

Ничего не поделаешь. Позвольте закончить эту главу похвалойпятнадцатому столетию, выразив ее сказанными несколько позже словами великогоалхимика Фичино: «То был Золотой век».

Теперь я приступаю к повествованию о самом трагическоммоменте…

Начало конца пришлось на следующую весну. Мне минулошестнадцать лет, и день моего рождения выпал в том году на последний вторникперед Великим постом, когда все мы вместе с селянами праздновали Масленицу. Втот год она наступила рано, и потому было немного прохладно, но мы веселопровели время.

В ночь на Пепельную среду[2] мне привиделсястрашный сон: я держал в руках отрубленные головы моих брата и сестры.Проснувшись в поту и дрожа от ужаса, я записал увиденное в свой сонник. Сонбыстро выветрился из моей памяти – как правило, я не запоминал свои сновидениянадолго, вот только… это сновидение было воистину самым страшным в моей жизни.Когда я рассказывал кому-либо о своих ночных кошмарах, ответ был всегда один: