Внезапно дверь распахнулась, и на улицу выскочила маленькаядевочка. Вздрогнув от неожиданности, я на ломаном французском спросил, можно ливидеть мадам Дебриль. Девочка засмеялась и указала внутрь дома. Теперь только японял свою ошибку: дверь, ведущая в огромный внутренний двор, окруженныйсредневековыми домами с балконами, была открыта, а я не решился толкнуть ее.

Я направился к тому дому, на который указывала девочка.Вошел – и увидел пожилую тучную женщину, по-баскски бранившую щуплого паренькас темно-карими печальными глазами. Я подождал, пока не кончится выяснениеотношений, – и дождался: бедняга под градом ругани был отослан на кухню. Толькотогда хозяйка обернулась ко мне и, не спрашивая даже, что мне угодно, мягкоподталкивая, повела на второй этаж, весь состоявший из одной небольшой комнаты.Это был кабинет, заставленный книгами, изображениями Сантьяго и всякого родапамятными вещицами, связанными с Путем. Хозяйка сняла с полки книгу и, непредложив мне присесть, расположилась за письменным столом.

– Вы, должно быть, очередной пилигрим, – без околичностейначала она. – Я должна внести вас в список.

После того как я представился, она спросила, привез ли явиейры – большие раковины, служившие символом паломничества к могиле святого ипомогавшие богомольцам узнавать друг друга[4]. Перед тем как отправиться вИспанию, я еще дома, в Бразилии, побывал в святилище Пречистой Девы, известномкак Апаресида до Норте, и купил там так называемую визитацию – образБогоматери, посещающей св. Елизавету. Образ был вделан в три раковины.

– Красиво да непрочно, – заявила хозяйка, возвращая мне их.– По дороге могут разбиться.

– Не разобьются. Я возложу их на гробницу апостола.

Мадам Дебриль, судя по всему, не собиралась уделять мнемного времени. Вручила мне карточку, с помощью которой я мог обрести приют вмонастырях, расположенных вдоль Пути, оттиснула на ней печатьСен-Жан-Пье-де-Пор, чтобы удостоверить место, с которого началосьпаломничество, и сказала, что теперь, благословясь, можно и в путь.

– А где же проводник? – спросил я.

– Какой еще проводник? – удивилась она, однако глаза еезаблестели как-то по-иному.

И мне стало ясно, что я позабыл кое-что очень важное.Второпях я не произнес Древнего Слова – нечто вроде пароля, благодаря которомуопознаются те, кто принадлежит или раньше принадлежал к орденам Традиции. Япоспешил исправить это упущение и вымолвил Слово. Мадам Дебриль быстрымдвижением вырвала у меня из рук карточку:

– Она вам не понадобится, – сказала она, вынимая из-подгруды старых газет картонную коробку. – Идти и отдыхать будете в зависимости оттого, как решит ваш проводник.

Из коробки она извлекла шляпу и плащ с капюшоном – старые,но прекрасно сохранившиеся. Попросила меня стать посередине комнаты и началамолча молиться. Потом надела шляпу мне на голову, набросила плащ на плечи. Язаметил, что и в тулью шляпы, и в подол плаща вшиты раковины. Не прекращаямолитвы, хозяйка взяла стоявший в углу кабинета посох и вложила его мне вправую руку. К посоху была прикреплена небольшая фляга для воды. Ну и видок,должно быть, был у меня: под низом – джинсы-бермуды и майка с надписью «I LOVENY», а сверху – одеяние средневекового пилигрима.

Мадам Дебриль подошла ко мне вплотную и, словно в трансе,возложив обе руки мне на голову, произнесла:

– Да пребудет с тобой святой апостол Иаков; да явит он тебето единственное, что ты должен открыть; да не затянется твой поход, да необорвется до срока, но продлится ровно столько, сколько потребуют Законы иНеобходимости Пути… Беспрекословно повинуйся своему проводнику, даже еслиприказ его покажется тебе смертельно опасным, святотатственным или нелепым.Клянись слушаться его во всем. Я поклялся.

– Да пребудет с тобою дух паломников иных времен. Шляпаубережет тебя от солнца и дурных мыслей; посох защитит от врагов и дурныхпоступков. Да осеняет тебя днем и ночью благословение Господа, Сантьяго иПречистой Девы. Аминь.

После чего стала такой, как прежде, – торопливо и не без раздражениясняла с меня плащ и шляпу, запихала их в коробку, отставила в угол посох ифлягу, а потом, убедившись, что я запомнил пароль, велела уходить, ибо мойпроводник ждет меня километрах в двух от Сен-Жан-Пье-де-Пор.

– Он ненавидит оркестры, – пояснила она. – Но и нарасстоянии в два километра ему от музыки не спрятаться, Пиренеи – превосходныйрезонатор.

И она заторопилась вниз по лестнице на кухню, чтоб ещенемножко потиранить мальчика с грустными глазами. Уже уходя, я осведомился, какмне быть с машиной. Мадам Дебриль посоветовала оставить ключи – кто-нибудьотгонит. Я открыл багажник, достал рюкзак со свернутым спальным мешком,поглубже уложил образ Богоматери на раковинах, взвалил рюкзак на плечи ипротянул хозяйке ключи.

– Идите по улице вдоль крепостной стены до самых городскихворот, вот и выйдете из города, – сказала она. – А придете вСантьяго-де-Компосте-Л у – прочтите за меня «Аве Марию». Бессчетное множествораз одолевала я этот путь, а ныне довольствуюсь тем, что читаю в глазах новых пилигримоввосторг, который сама испытать уже не могу – годы не те. Расскажите этоапостолу. И еще скажите, что скоро я приду к нему, правда, другой дорогой – онаи короче, и легче будет…

Я покинул городок через Испанские ворота, некогдаизлюбленные римскими легионами, а впоследствии – дружинами Карла Великого иполками Наполеона. Я шел молча, слыша звучавшую в отдалении музыку, – и вдругна развалинах древнего поселения возле Сен-Жан-Пье-де-Пор так разволновался,что слезы выступили на глаза. Там, возле этих руин, меня будто ударило – ведьноги мои ступают по Пути Сантьяго.