Мне вновь стало холодно, и я смотрел на Петруса умоляюще.Однако он сделал вид, что не замечает: поднялся, взял рюкзак, и мы с приводящейв отчаянье медлительностью начали одолевать двести метров до городка.

Сначала я смотрел только на таверну – старинный двухэтажныйдомик с деревянной вывеской над дверью. Мы подошли так близко, что я смогразличить даже выбитый под крышей год постройки – 1652. Мы двигались, ноказалось, не трогаемся с места. Петрус еле передвигал ноги, и я уподоблялсяему. Достав из рюкзака часы, я надел их на запястье.

– Так будет еще хуже, – сказал он. – Потому что время невсегда течет в одном и том же ритме. Мы определяем его ритм.

И я, то и дело поглядывая на часы, убедился в правоте Петруса.Чем чаще я смотрел на циферблат, тем медленней ползла стрелка. И тогда, решивпоследовать совету моего проводника, я сунул часы в карман. Я попыталсясосредоточиться на другом: стал всматриваться в окружающий нас пейзаж, изучатькамни под ногами, однако постоянно переводил взгляд на таверну – и убедился,что мы практически не приблизились к ней ни на пядь. Тогда я попробовалрассказывать самому себе какие-то истории, но дело не пошло – упражнениевселяло в меня такую нервозность, что я не мог сосредоточиться. И когда, невыдержав, я вновь вытащил часы, то убедился – прошло всего-навсего одиннадцатьминут.

– Не превращай это упражнение в пытку – оно не для этогопридумано, – заметил Петрус. – Попытайся обрести наслаждение в скорости, ккоторой ты не привык. Меняя ход повседневности, ты позволишь новому человекуродиться в тебе. Но, впрочем, решай сам.

Последнюю фразу он произнес мягко, и это немного успокоиломеня. Что ж, если решать должен я сам, надо воспользоваться ситуацией. Яглубоко вздохнул и постарался ни о чем не думать – впасть в такое состояниедуха, когда время течет где-то в отдалении и никак меня не касается. Я всебольше успокаивался и постепенно другими глазами увидел все, что меня окружало.И воображение, прежде бунтовавшее против меня, теперь становилось моимсоюзником. Глядя на городок впереди, я сочинял историю о нем – о том, как егоосновали и построили, о том, как приходили туда паломники, как, простыв нахолодных ветрах Пиренеев, радовались они теплу и гостеприимству его жителей. Ивот пришла минута, когда я почувствовал в нем присутствие какой-то мудрой итаинственной силы. И мое воображение заполнило долину рыцарями, сделало ееполем битвы. Я видел, как сверкают на солнце клинки мечей, слышал воинственныеклики. И городок стал чем-то большим, нежели местом, где мне предложат стаканвина и теплое одеяло, – теперь он превратился в историческую веху, в память огероических деяниях человека, все бросившего ради того, чтобы обосноваться вэтой глуши. Я понял, как редко обращал внимание на мир вокруг себя.

А когда ко мне вернулась способность восприниматьдействительность, мы стояли у дверей таверны и Петрус приглашал меня войти.

Упражнение «Скорость»

В течение двадцати минут вдвое уменьшите скорость, с которойвы обычно передвигаетесь. Внимательно вглядывайтесь во все, что вас окружает, –в предметы, природу, людей. Наилучшее время для этого упражнения – после обеда.

Повторяйте упражнение неделю.

– Я тебя угощаю, – сказал он. – Выпьем и пораньше ляжемспать, потому что завтра я должен буду представить тебя великому магу.

Я спал тяжелым сном без сновидений. И когда на двухединственных улочках городка под названием Ронсеваль забрезжил день, Петруспостучал в дверь моего номера. Мы ночевали на втором этаже таверны, котораяслужила еще и гостиницей.

Мы выпили по чашке черного кофе, поели хлеба с оливковыммаслом и тронулись в путь. Густой туман окутывал городок. Я понял, чтоРонсеваль – не просто захолустный городок, как казалось мне сначала: в ту пору,когда паломничество в Сантьяго-де-Компостелу было массовым, там находился самыйкрупный в округе монастырь, владевший землями вплоть до самой наваррскойграницы. Следы этого сохранились и доныне – немногочисленные дома его былипрежде частью монастырской обители. Единственной «мирской» постройкой былатаверна, в которой мы провели ночь.

В тумане мы добрались до монастырской церкви. Вошли, увиделинескольких монахов в белом, которые совершали первую утреннюю мессу. Я непонимал ни слова, ибо молились они по-баскски. Петрус присел на скамейку ипопросил меня сесть рядом.

Церковь была огромных размеров и полна бесценныхпроизведений искусства. Петрус шепотом

рассказал мне, что построена она была на пожертвованиякоролей и королев Португалии, Испании, Франции и Германии, а место для неевыбрал некогда сам Карл Великий. У главного алтаря Пречистая Дева Ронсевальская– образ ее был отлит из серебра, а лик вырезан из дерева благородных пород –держала в руках ветвь с цветами, сделанными из драгоценных камней. От запахаладана, от величественной готики, от хора молящихся я впал в состояние,подобное тому, какое прежде испытывал, совершая ритуалы Традиции.

– Ну а маг? – осведомился я, вспомнив сказанные наканунеслова Петруса.

Тот молча показал глазами на худощавого, средних лет монахав очках, который сидел рядом с другими на длинной скамье, окружавшей главныйалтарь. Возможно ли: монах – и одновременно маг? Мне хотелось, чтобы мессапоскорее закончилась, но ведь Петрус сказал мне, что ход времени определяетсяисключительно нами, и благодаря снедавшему меня нетерпению служба продолжаласьбольше часа.

Когда же наконец отзвучали последние слова, Петрус, оставивменя на скамейке, вышел вслед за монахами в заднюю дверь. Я разглядывал пышноеубранство храма и сознавал, что должен был бы помолиться, однако ничего неполучалось. Я ни на чем не мог сосредоточиться: изображения святых казались мнебесконечно далекими, принадлежащими временам, которые минули и никогда большене воротятся, как никогда не настанет вновь золотой век Пути Сантьяго.

Петрус появился в дверях и молча подозвал меня к себе.

Мы вышли во внутренний монастырский сад. Посередине стоялфонтан, и, присев на край каменной чаши, поджидал нас монах в очках.

– Отец Хавьер, вот пилигрим, о котором я вам говорил, –отрекомендовал меня Петрус.

Монах протянул мне руку; мы поздоровались, и замолчали. Яждал – вот-вот что-нибудь произойдет, однако слышались только петушиный крик даклекот ястребов, вылетевших на ежедневную охоту. Монах смотрел на меня безовсякого выражения – примерно так же, как мадам Дебриль, когда я произнесДревнее Слово, – и наконец все же первым нарушил долгое и тягостное молчание: