Мы не обижались, Ленка была очень милым и безобиднымчеловеком, а всплески раздражения и монаршей спесивости от неустроенности ибезденежья.

Вообще мы жили дружно, но скучно. И помещение, в котором мыобитались 8 часов в день 5 раз в неделю было соответственным — плохоосвещенным, сырым, холодным. Мы, конечно, пытались его как-то облагородить:Эмма Петровна притащила из соседней комнаты розан, Марья связала салфеточки,Маринка и с Княжной надраили ручки и чайник, Маруся завесила стены плакатами скрасивыми мужчинами, а я своими картинами. Но все это не сильно помогало. Ктому же, от сырости отклеивались от стен мои акварели, от мрачности чах и роняллистья мне на стол розан, тускнели ручки, грязнились салфетки, и нам с Марусейникак не удавалось найти плакат с каким-нибудь полуобнаженным негром, а то всеМалдеры да доктора из американской неотложки.

… Но я отвлеклась, а день тем временем был в самом разгаре,я бы даже сказала, достиг апогея, а именно обеда. Я уже, было, собраласьпоставить на плитку свою мисочку, как вдруг…

— Где карточки? — это шумела Княжна.

— У тебя на столе.

— Нет! Они были у меня на столе. Вчера. А теперь ихнет! — И она грозно посмотрела на меня.

Я опустила очи долу, хотя карточки в глаза не видела.

— Ты выкинула? — продолжала вопрошать она.

— Не-а, — неуверенно оправдывалась я.

Вот так всегда! Все валят на меня.

Но уж если честно, валят обычно заслуженно. Что ж поделаешь,я жутко безалаберная, неорганизованная, неряшливая разгильдяйка, к тому жерассеянная. После меня вечно остаются грязные следы на дорожках, огрызки,крошки (говорят, благодаря им и мне все институтские тараканы кормятся в нашейкомнате); и недостает нужных вещей: ручек, клавиш от калькулятора, документов.А куда я все это деваю, не знает никто, даже я сама.

— Куда дела карточки, Леля?

— Ленусик, зуб даю — не брала!

— Ты их так часто даешь, что можно подумать, у тебя их,как у акула, — съязвила Маруся.

У! Змеи! Я погрозила им кулаком и начала напяливать куртку.

— Куда? — хором заверещали «змеи».

— На помойку. Карточки искать, мусор-то из нашей урныуже там.

Никто меня не остановил — в одном мои коллеги были едины:маленькую свинью надо перевоспитывать, приучать к порядку и чистоте, пока онане превратилась в большую хрюшу.

Замечу, пока их старания ни к чему не привели.

Я вышла на улицу. Моросил дождь, а небо было каксгустившийся, застывший дым. Пахло то ли хлором, то ли пармиатом, но хренредьки не слаще — и то и другое жуткая гадость.

В две секунды я продрогла, а волосы мои понуро повисли вдольщек, и все из-за того, что ни зонта, ни платка я не взяла. Одно слово —разгильдяйка. Но не возвращаться же теперь, все равно прическа и настроениеиспорчены. Так что, запахнув поглубже пальто, я, вереща для бодрости духа,рванула через двор.

Мусорные бачки было недалеко, завернув за склады, яоказалась лицом к лицу, вернее, облезлому боку крайнего из них. Рыться в помойкея, естественно, не собиралась, я надеялась, что пропавшие документы могут бытьгде-то с краю, а не в той зловонной гуще, что мозолила мне глаза.

М-да. Пахло препротивно. Теперь к запаху химии примешивалсясмрад помойки.

Я встала на цыпочки. Окинула близоруким взором тошнотворныйпейзаж. Коробки, бумаги, бутылки, картофельные очистки, рука… Стоп!

Рука? Белая человеческая конечность с чуть согнутойпятерней? Или обман никудышного зрения?

Я сделала шаг. Мой дорогущий ботинок ткнулся носом вподмоченную конфетную коробку, в других обстоятельствах я бы этого не пережила— мой внешний вид, единственное, к чему я отношусь трепетно — но тогда…

Я ошиблась! Это была не рука. А пара рук. А еще две ноги,голова и туловище. И все, не считая туловища, прикрытого рабочим халатом, даступней ног, обутых в башмаки, мертвенно бледное, с голубоватым отливом.

До сих пор удивляюсь, как я тогда не упала без чувств.Наверное, остановило меня окружающее «великолепие». Я, как всякий художник,пусть и не признанный и даже не непрофессиональный, мигом представила себекомпозицию — прекрасная Леля в окружении отбросов, с картофельной шелухой налбу, к тому же в соседстве с посиневшим трупом.

Короче, я осталась стоять. Вид, правда, имела бледный. И ротмой то открывался, то закрывался, как у глупого карася — это я боролась соспазмами в желудке.

Я победила! Вулкан внутри меня затих. Рот закрылся. Но лишьна мгновение, после которого я заверещала так, что копошащаяся у трупа крысаупала в обморок.

Приезда милиции я ожидала, сидя в кресле под розаном,окруженная запоздалой заботой и запахом валерианки. На сюсюканье подружек я нереагировала, как и на их любопытные мордочки — это я им мстила. Пустьпомучаются, впредь будут знать, как меня перевоспитывать.

От шока я почти отошла — о пережитом ужасе напоминало толькосаднящее горло — у меня оказалась на удивление крепкая психика. Память, каквыяснилось, была тоже ничего, потому что я смогла подетально восстановить вголове все нюансы увиденного.

Итак, на помойке я обнаружила труп пожилой женщины. Лежал онлицом вниз, на левом боку, руки его были вытянуты, ноги поджаты. Из животажертвы торчала пластмассовая рукоятка.

— Жертвы? Вы так уверены, что ее убили? — Этотнеуместный вопрос задал мне 15 минут спустя прибывший по вызову молодой опер,после того, как я поделилась с ним впечатлениями об увиденном.

— А вы считаете, что тетя Сима возомнила себя самураеми сделала себе харакири?

— Как-как?

— Харакири, если вам это слово в новинку…

— Что такое харакири, кстати, в Японии этот самурайскийобычай называют совсем по другому — сэппуку, я знаю, мне хотелось бы услышатьеще раз, как вы назвали жертву.

— Сима. Это уборщица наша. — После еговопросительного взгляда я пояснила. — Я ее по волосам узнала. Фиолетовым,как у Мальвины.

«Опер» укоризненно на меня посмотрел, и мне стало немногостыдно за свою остроту. А потом стыд прошел, в конце концов после такого шока яза себя не отвечаю.

Паренек прошелся по комнате. Развернулся, вид при этом имелсосредоточенный, но все равно не сильно внушительный. Как-то не могу я серьезновоспринимать своих ровесников в ответственных ролях. И вообще, какой-то он несолидный. Одет в джинсы и куртку, на голове кепочка (спасибо американцам,которые своими бейсболками испортили и так не очень хороший вкус нашихмужиков), из-под кепочки русые локоночки, глаза голубенькие, наивные. Ну,чистый ангел!