Терпеть таких не могу. И я тоскливо покосилась на смуглыемужественные физиономоии наших настенных мужиков — Клуни, Бандераса и Иглесиасамладшего.

— И давно это Сима-Мальвина… — тут он порозовел ипристыженно опустил очи. — То есть гражданка Сима в НИИ работает?

— Это к отделу кадров.

— Ага. — Не очень вслушиваясь в мои слова протянулон, а потом так же задумчиво, не столько меня, сколько себя спросил. — Икому она могла помешать?

Я неопределенно пожала плечами, типа сами разбирайтесь.Ангелочек кивнул, сложил свой не понадобившийся блокнот и направился к двери.Моя последняя фраза настигла его уже на пороге.

— А, может, это наш туалетный маньяк?

Он обернулся, на его лице читалось недоумение.

— Кто?

— Вуайерист.

— Вуа — как?

— Вуайерист, — повторила я гордо. Вот так-то,господин всезнайка, мы не только про самураев знаем. — Он в туалетныхкабинках прячется и ждет, когда какая-нибудь дама писать… — при этих словах егоуши заполыхали, — простите, справлять нужду начнет.

— И что он тогда делает?

— Как что? Ловит кайф.

— И как долго?

— Да ему долго не дают, визжать начинают! —хохотнула я.

— Извините, я не точно сформулировал вопрос. Как давновы впервые заметили его… хм… пристальное внимание?

— Давно. Года полтора.

— Вы считаете, что это он мог убить гражданку? —он заходил по комнате.

— Кто его, маньяка, знает.

— Он агрессивный?

— Что вы! Он у нас тихий.

— Тихий, говорите? — задавая этот вопрос, оностановился напротив моей акварели. Постоял, посмотрел. Ничего, видно, непонял, поэтому попытался рассмотреть ее получше. Придвинулся ближе и ткнулсясвоим дурацким козырьком в стену, после чего смутился и сел на стул.

— И скромный, как Гюльчатай. Ни разу нам своего личикане показал.

— Значит, личность его вам не известна?

— Так точно, — отрапортовала я, а потом каквскочу. — Послушайте! А вдруг тетя Сима его вычислила? Она была одной изсамых рьяных охотниц за нашим маньяком!

— Хм… — Он ненадолго задумался, а потом буркнул. —Разберемся.

И тут в комнату ворвалась Маруся.

Маруся проскакала к своему столу, делая бедрами вращательныедвижения такой амплитуды, словно вертела халахуп, потом села на краешек стула итомно уставилась на паренька.

— Вы закончили? А то нам работать надо. — Это онаврала, ей до работы никакого дела не было, просто Марусе было необходимопостроить глазки юному Мегрэ. Как и любому мужчине, появляющемуся в поле еедосягаемости. Дело в том, что Маруся у нас страшная кокетка, хотя дальшекокетства она никогда не заходит, потому, как уже 13 лет живет в почтисчастливом браке со своим мужем Алексеем.

— Да, я уже ухожу. — Ангелочек церемоннопоклонился и попятился к двери.

— А как вас зовут? — вопрошала Маруся.

— Да я уже, собственно, представлялся…

— Николай Николаевич Геркулесов, — ответила занего ваша покорная слуга. — Младший опер уполномоченный, — делая упорна слове «младший», закончила я.

— Ко-о-о-ленька, — протянула Маруся, чем окончательносмутила парня. Так что из нашей комнаты он почти выбегал.

Когда мы остались одни, первое, что спросила Маруся, было:

— И как он тебе?

Я скривилась. Потом обессилено опустилась на кресло и с двухчасовым опозданием потеряла сознание.

Утро следующего дня началось со спора.

— Вам не кажется, что наше торжество надоперенести? — обратилась ко всем нам Эмма Петровна.

— Как? — испугались мы.

— Это же пир во время чумы. Наше веселье будетнеуместным. В НИИ трагедия.

— А мы будем медленно и печально, — процитировалкто-то героя анекдота.

— В любом случае, я вынесу это на обсуждение всегоколлектива. — Эмма Петровна знала, что в нашей комнате не найдется ниодной, кто бы добровольно отказался от вечеринки.

Сыр бор разгорелся из-за юбилея нашего отдела, которого мы снетерпением ждали и к которому вот уже месяц готовились.

Конечно, мы все понимали, что Эмма Петровна права, и, бытьможет, согласились бы его перенести, (перенести, это все же не отменить) но всепродукты у нас уже были закуплены, институтская столовая заказана и оплачена,не говоря уже о том, что половина женского коллектива отдела записана насегодня в элитный парикмахерский салон.

До обеда ничего еще не было ясно. Но в час дня на всеобщемсобрании решили торжество все же провести. Однако, строго было наказано громкопесен не петь, не дебоширить и пить умеренно. Коллектив сделал вид, что так исделает.

Итак, мы начали прихорашиваться.

Легче всех было Марусе и Марье — они пришли на работу с«укладкой». Труднее всего мне, ибо красиво причесать мои волосы почтиневозможно. Когда-то у меня были шикарные локоны: длинные, до середины спины,темные, пышные. Всем они жутко нравились. Всем, кроме меня. Я всегда мечтала опрямых, как палки, волосах, а в последнее время еще и о «рваной» стрижке. Акакая филировка на волнистых волосах? И вот уже год, как я их нещадно травлюперекисью, и, можно сказать, что они у меня стали прямыми, и у меня теперьдолгожданная «рваная» стрижка, и даже предпочитаемый джентльменами блондинистыйцвет. Волос, правда, стало в два раза меньше, но кого это волнует? Мне иджентльменам нравится. Слезы по моему утраченному великолепию льют только моиподруги да мама с бабушкой.

Когда мой жидкий «сассун» был зафиксирован воском и лаком, япреступила к макияжу. Краситься я люблю, особенно, когда не надо никудаспешить. Долго рисую глаза, брови, губы. Особенно тщательно накладываю румяна,ибо без них по бледности могу соперничать с Кентервильским приведением.

Потом я облачилась в длинное темно-зеленое платье из шифона,покрутилась перед зеркалом и с сожалением натянула под него чехол. Все жпросвечивающие сквозь шифон трусики «танго» выглядели немного вызывающе.

Мои товарки тоже собрались. Маруся кривлялась в центрекомнаты, демонстрирую всем свою нежно-голубое платье с блестками; Маринка,более скромная, но такая же сверкающая сидела в кресле; вторая Маринка вся воблаке кружев разместилась рядом; Эмма Петровна в стальном костюме соснисходительной улыбкой следила за Марусиными кривляньями; а Княжна, с ног доголовы в красном, (это ее любимый цвет, не иначе с тех времен, когда она былаанглийской королевой и носила красную мантию) прилаживала на грудь камею изстекляруса.