Эраст Петрович сердито пнул ножку стула, от чего онатреснула пополам. Пустейшее, смехотворное дело – ипохондрические капризыкакой-то примадонны с невообразимым именем, а отказать совершенно невозможно. Иэто в момент, когда он ждет приглашения участвовать в расследованииисторического, можно даже сказать эпохального преступления!

Цокая языком, Маса взял покалеченный предмет мебели.Попробовал сесть – стул покосился.

– Вы молчите? Неужто вы откажете мне в этой маленькойпросьбе? Если еще и вы покинете меня, я этого не переживу! – сказала вдовавеликого литератора с интонацией Аркадиной, взывающей к Тригорину.

– Разве я п-посмел бы, – уныло сказал Эраст Петрович. –Когда нужно быть в театре?

– Вы прелесть! Я знала, что могу на вас положиться! Спектакльсегодня в восемь. Сейчас я всё вам объясню…

Ничего страшного, успокаивал себя Фандорин. В конце концовэта выдающаяся женщина заслуживает того, чтоб я потратил на ее блажь одинвечер. Ну а если до того времени позвонят по столыпинскому делу, объясню ей,что тут проблема государственной важности…

Но до вечера ни из Петербурга, ни из Киева непротелефонировали. Эраст Петрович надел белый галстук и, тщетно борясь сраздражением, отправился на спектакль. Масе было велено не отлучаться отаппарата и в случае чего нестись в театр на мотоциклете.

Сам Фандорин поехал на извозчике, зная, что в час, когдаодновременно идут спектакли в Большом, Малом и Новейшем, на Театральной площадитарировать автомобиль будет негде. В прошлый раз, будучи на вагнеровской«Валькирии», он неосторожно оставил свою «изотту-фраскини» между двумяпролетками, и разрезвившийся рысак ударом шипованной подковы расколотил емухромированный радиатор – новый потом два месяца доставляли из Милана.

За несколько часов, прошедших после звонка актрисы, ЭрастПетрович собрал кое-какие сведения о театре, где ему предстояло провести вечер.

Оказалось, что эта труппа, в прошлый сезон возникшая вСанкт-Петербурге, успела произвести фурор в первой столице, очаровав публику иподелив критику на две непримиримые фракции, одна из которых превозносила генийрежиссера Штерна до небес, а другая обзывала его «шарлатаном от искусства».Много писали и об Элизе Альтаирской-Луантэн, но здесь гамма мнений быланесколько иная: от восторженно-обожающей у благорасположенных рецензентов досочувственной у злобных – жаль-де талант превосходной артистки, вынужденнойгубить свое дарование в претенциозных постановках г. Штерна.

В общем, писали о «Ноевом ковчеге» много и горячо, простоФандорин никогда не дочитывал газет до страницы, где обсуждаются театральныеновости. Эраст Петрович, увы, не любил драматического искусства, совершенно имне интересовался, и, если бывал в театре, то исключительно в опере либо вбалете. Хорошие пьесы предпочитал читать глазами, чтоб не портить впечатлениярежиссерскими амбициями и дурной игрой (ведь даже в самом расчудесном спектаклеобязательно найдется актер или актриса, кто сфальшивит и всё испортит). Театрказался Фандорину искусством, обреченным на умирание. Вот наберет силукинематограф, овладеет звуком и цветом – кто тогда станет тратить немалыеденьги, чтоб лицезреть картонные декорации и прикидываться, будто не слышишьсуфлерского шепота, не замечаешь колыхания занавеса и перезрелости примадонн?

Для московских гастролей «Ноев ковчег» арендовал здание бывшегоНовейшего театра, которое теперь принадлежало некоей«Театрально-кинематографической компании».

Прибыв на знаменитую площадь, Эраст Петрович был вынужденсойти у фонтана – подъехать к самому подъезду из-за скопления экипажей ипублики было невозможно. Притом бросалось в глаза, что толчея перед Новейшимтеатром гораздо гуще, чем перед расположенным напротив Малым с его вечной«Грозой» и даже перед Большим, где нынче открывали сезон «Гибелью богов».

Как и намеревался, вначале Фандорин направился к афише,чтобы ознакомиться с составом труппы. Скорее всего, как это, кажется, принято вактерском мирке, душераздирающие страдания премьерши вызваны интригами кого-тоиз коллег. Чтоб разгадать эту ужасную тайну и скорее покончить с дурацкойисторией, следовало переписать имена фигурантов.

Название спектакля окончательно испортило настроениетеатралу поневоле. Мрачным взором он глядел на щегольской плакат с виньетками,думая, что вечер окажется еще мучительнее, чем предполагалось.

Карамзинскую повесть, считающуюся шедевром сентиментализма,Эраст Петрович очень не любил, на что у него были личные, весьма серьезныеоснования, не имеющие отношения к литературе. Еще болезненней было прочесть,что спектакль посвящен «памяти святой Елисаветы».

Как раз в этом месяце исполнится тридцать пять лет, подумалФандорин, на миг закрыл глаза и содрогнулся, изгоняя страшное воспоминание.

Чтоб мобилизоваться, дал волю раздражению.

– Дурацкая фантазия – ставить в двадцатом веке старомоднуюд-дребедень! – пробормотал он. – И где там сюжет на целую «трагедию в трехдействиях», хоть бы даже и без антракта? Еще цены на места у них возвышенные!

– Местом интересуетесь, сударь? – сунулся ему под локотьчеловечек в надвинутом на глаза кепи. – Есть билет в кресла. Мечтал посетитьпредставление лично, но вынужден отказаться по семейным обстоятельствам. Могууступить. Покупал через третьи руки, так что, извините, дорогонько. – Окинулбыстрым взглядом лондонский смокинг, геометрически идеальные воротнички, чернуюжемчужину в галстуке. – Четвертная-с…

Неслыханно! Двадцать пять рублей за место даже не в ложе, апросто в креслах! Одна из заметок о гастролях «Ноева ковчега», преядовитая, подназванием «Возвышенные цены», была посвящена невероятной дороговизне билетов наспектакли приезжей труппы. Ее руководитель господин Штерн обладал незауряднымипредпринимательскими способностями. Он придумал эффектнейший способ продажибилетов. Стоимость мест в ложах, партере и бельэтаже вдвое, а то и втроепревышала обычную; зато ярусы и галерка вовсе не поступали в кассу, апредназначались для учащейся молодежи – посредством дешевой лотереи. Средистудентов и курсисток лотерейные билеты распространялись по полтиннику;выигрышных было по одному на десяток. Тот, кому повезло, мог либо сам сходить втеатр, о котором все писали и говорили, либо продать билет перед спектаклем,получив за свои пятьдесят копеек очень недурной куш.