Эта придумка, глубоко возмущавшая автора газетной статейки,показалась Фандорину остроумной. Во-первых, выходило, что самые дешевые места уШтерна все равно уходят по пяти рублей (столько стоило хорошее кресло в Большомтеатре). Во-вторых, о «Ноевом ковчеге» судила и рядила вся студенческая Москва.В-третьих, на спектакли приходило много молодежи, а именно ее энтузиазм большевсего способствует успеху театра.

Не удостоив спекулянта ответом, хмурый Эраст Петровичпрошествовал к двери с табличкой «Администратор». Если бы пропуск надо былополучить внутри, Фандорин развернулся бы и ушел. Протискиваться через столькоспин он бы ни за что не стал. Но Ольга Леонардовна сказала: «В пяти шагахсправа от двери, на ступеньках, будет человек с зеленым портфелем…»

И действительно: ровно в пяти шагах от штурмующей дверьтолпы, прислонясь к стене, стоял очень высокий, широкоплечий мужчина вполосатом американском костюме, который несколько контрастировал с грубым,будто слепленным из бурой глины лицом. Человек этот был невозмутим, на галдящихпоклонников Мельпомены не смотрел, а стоял себе, насвистывал; локтем онприжимал кокетливый бархатный портфель зеленого цвета.

Подойти к полосатому господину у Фандорина получилось несразу – все время кто-то просовывался вперед. Эти люди были чем-то неуловимопохожи на пройдоху, пытавшегося слупить с Эраста Петровича двадцать пять рублейза билет: такие же вертлявые, тенеобразные, с торопливой приглушенной речью.

Обладатель зеленого портфеля отделывался от них быстро, непроизнося ни слова – лишь свистел. Одному коротко и насмешливо, после чегочеловечек немедленно исчез. Другому угрожающе – тот попятился. Третьемуодобрительно.

Распорядитель барышников-перекупщиков, определил Фандорин.Ему наконец наскучило слушать художественный свист и наблюдать беспрестанноемелькание. Он шагнул на ступеньку, удержал за плечо очередную невесть откудавынырнувшую тень и, согласно инструкции, произнес:

– От госпожи Книппер.

Откликнуться свистун не успел. Снова между ним и Фандоринымвлез кто-то третий. Хватать его за плечо или иную часть тела Эраст Петрович нестал – из уважения к мундиру. Это был офицер, гусарский корнет, да ещегвардеец.

– Сила Егорович, умоляю! – вскричал молодой человек, глядяна полосатого господина совершенно сумасшедшими глазами. – В партер! Не далеешестого! Ваши совсем осатанели, требуют две красненьких! Пускай, но в долг. Явсе, что было, на корзину с цветами потратил. Вы знаете, Владимир Лимбах всегдарасплачивается! Ей-богу, я застрелюсь!

Барышник лениво посмотрел на отчаянного корнета и равнодушноприсвистнул.

– Билетов нет. Кончились. Могу дать контрамарку без места,из дружеского расположения.

– Ах, вы же знаете, офицеру без места нельзя!

– Ну как угодно… Минуточку, сударь.

Последние слова, как и почтительная улыбка, с трудомдавшаяся этой глиняной физиономии, адресовались Эрасту Петровичу.

– Вот, извольте. Пропуск в четвертую ложу. Мое почтениеОльге Леонардовне. Всегда готовы услужить.

Провожаемый ласковым посвистыванием барышника и завистливымвзглядом гусара, Фандорин пошел к главному входу.

– Ладно, давайте хоть контрамарку! – донеслось сзади.

Ложа номер четыре оказалась лучшей из всех. Будь театр нечастным, а императорским, ее, вероятно, называли бы «царской». Семь кресел сзолочеными спинками – три в первом ряду, четыре во втором – были в полномраспоряжении единственного зрителя. Тем впечатлительней был контраст состальным залом, где буквально яблоку негде было упасть. До начала спектакляоставалось еще минут пять, но публика вся уже сидела, словно каждый опасался,не объявится ли претендент на то же место. И небезосновательно: в двух или трехместах капельдинеры успокаивали взволнованных людей, потрясавших билетами. Однасцена разыгралась прямо под фандоринской ложей. Полная дама в горностаевом боа,чуть не плача, восклицала:

– Как фальшивые? Где ты купил эти билеты, Жако?

Багровый Жако лепетал, что у очень приличного господина, попятнадцати рублей. Привычные к подобным происшествиям служители уже тащили двадополнительных стула.

В ярусах сидели еще плотней, даже стояли в проходах. Тампреобладали молодые лица, студенческие тужурки, белые блузки курсисток.

Ровно в восемь часов, сразу после третьего звонка, свет взале погас, двери зала плотно закрылись. Правило начинать спектакль вовремя ине пускать опоздавших завел Художественный театр, но даже и там оно несоблюдалось с такой неукоснительной строгостью.

Сзади послышался скрип.

Эраст Петрович, сидевший падишахом на центральном переднемкресле, обернулся и не без удивления увидел давешнего гусара, обещавшегозастрелиться.

Корнет Лимбах – так, кажется, его звали – прошептал:

– Вы один? Отлично! Не возражаете, если я сяду? Куда вамстолько мест?

Фандорин пожал плечами – ради Бога, не жалко. Переселвправо, чтобы не тесниться. Однако офицер предпочел устроиться у него заспиной.

– Ничего, я здесь, – сказал корнет, вынимая из чехла полевойбинокль.

Дверь ложи опять скрипнула.

– Черт его принес! Не выдавайте, я с вами! – еле слышнопрошелестел в ухо Фандорину корнет.

Вошел средних лет мужчина во фраке и накрахмаленной рубашке,с таким же, как у Эраста Петровича белым галстуком, только жемчужина в нем былане черная, а серая. Банкир или преуспевающий адвокат, предположил Фандорин,мельком глянув на холеную бородку и торжественно поблескивающую лысину.

Вошедший учтиво поклонился.

– Царьков. А вы – знакомый несравненной Ольги Леонардовны.Всегда рад…

Из этих слов можно было заключить, что господин Царьков –владелец чудесной ложи и что именно его актриса попросила о месте. Было несовсем понятно, какое к этому имеет отношение свистун с зеленым портфелем, ноЭраст Петрович не собирался ломать над этим голову.

– Молодой человек с вами? – спросил любезный хозяин,покосившись на корнета (тот разглядывал в бинокль лепнину потолка).

– Да.

– Ну что ж, милости прошу…