Несколько минут, остававшихся до начала – пока публикашуршала, скрипела и сморкалась – новый сосед вполголоса рассказывал Фандорину о«Ноевом ковчеге», причем с таким знанием дела, что первоначальное мнениепришлось переменить: не банкир и не адвокат, а, вероятно, какой-то важныйтеатральный деятель или влиятельный рецензент.

– Есть разные мнения относительно режиссерского талантаШтерна, но в деловом отношении он несомненный гений, – словоохотливо началгосподин Царьков, адресуясь исключительно к Фандорину, будто они сидели в ложевдвоем. Впрочем, корнет Лимбах, кажется, был рад, что на него не обращаютвнимания.

– Он начал давать спектакли за неделю до открытия сезона и,что называется, использовал монополию на всю катушку. Публика повалила к нему,во-первых, потому, что больше ходить было некуда. А во-вторых, он выстрелилподряд тремя постановками, о которых в прошлом сезоне спорил весь Петербург.Сначала показал «Гамлета», потом «Трех сестер», теперь вот «Бедную Лизу».Причем заранее объявил, что каждый спектакль демонстрируется один раз, безповторов. Смотрите, что творится в третий вечер. – Знаток театральной жизниобвел рукой переполненный зал. – Здесь еще и коварный удар по главномуконкуренту – Художественному театру. Они ведь намеревались в этом году удивить публикуновыми постановками именно «Трех сестер» и «Гамлета». Уверяю вас, что послеШтерна любая, даже самая новаторская трактовка покажется зрителям пресной. А«Бедная Лиза» – это просто эпатаж. Ни Станиславский, ни Южин не осмелились бывыходить с таким драматургическим материалом на современную сцену. Но я виделспектакль в Петербурге. Уверяю вас, это нечто! Луантэн в роли Лизы божественна!– Лысый господин смачно поцеловал кончики пальцев, на одном из которых блеснулвнушительный бриллиант.

Вряд ли рецензент, подумал Эраст Петрович. Откуда урецензента солитер на дюжину каратов?

– Но самое интересное впереди. Я очень многого ожидаю от«Ковчега» в этом сезоне. Дав залп из трех сверханшлаговых спектаклей, они намесяц прекращают выступления. Хитрый Штерн предоставляет возможностьХудожественному, Малому и Коршу показать публике свои новинки – как бы отходитв сторону. После этого, в октябре обещает дать собственную премьеру, и,конечно, заманит к себе всю Москву.

Хоть Фандорин и мало что смыслил в театральных обыкновениях,но это показалось ему странным.

– П-позвольте, но ведь здание арендовано? Как же театр можетцелый месяц жить без сборов?

Царьков хитро подмигнул:

– «Ковчег» может себе позволить такую роскошь.«Театрально-кинематографическая компания» предоставила им аренду с полнымобслуживанием по цене один рубль в месяц. О, Штерн умеет устраиваться! Замесяц-полтора они подготовят совершенно новую постановку, с нуля. Неизвестно,что это будет за пьеса, но уже сейчас за хороший билет на премьерный показ даютдо пятидесяти рублей!

– То есть как это «неизвестно»?

– А так! Расчет на эффект. Завтра у них сбор труппы, накотором Штерн объявит актерам, какую они ставят пьесу. Послезавтра об этомнапишут все газеты. И готово: публика станет с нетерпением ждать премьеры. Чтобы они ни поставили. О, милостивый государь, поверьте моему чутью. Благодаря«Ноеву ковчегу» Москву ожидает небывало плодородный сезон!

Сказано это было с неподдельным чувством, и Эраст Петровичпоглядел на соседа с уважением. Такая искренняя, бескорыстная любовь кискусству не могла не вызвать почтения.

– Но тсс! Начинается. Что сейчас будет – все ахнут, –хихикнул театрал. – Этого фокуса Штерн в Петербурге не показывал…

Занавес открылся. Весь задник был затянут белой тканью.Вдруг на ней высветился прямоугольник. Это был экран! На нем появилась карета,запряженная четверкой лошадей. Они неслись вскачь.

Соединение кинематографа с театром? Любопытно, подумал ЭрастПетрович.

Прав был знаток – по партеру и ярусам пронесся восторженныйвздох.

– Умеет взять зрителя с первой же минуты, чертяка, –прошептал, перегнувшись, Царьков – и шлепнул себя по губам: мол, виноват,умолкаю.

Заиграла пасторальная музыка, на экране появилась надпись:

«Однажды, в исходе царствования великой Екатерины, молодойблестящий гвардеец возвращался из полка в свое имение…»

Постановка оказалась в высшей степени изобретательной, смассой находок, игривая и в то же время философская, в прекрасных декорациях икостюмах, созданных модным художником из «мирискусников». Короткая притча обедной простушке, утопившейся из-за предательства любимого, была обогащенафабульными поворотами. Появились дополнительные персонажи, частью совершенноновые, частью – поминаемые у Карамзина мимоходом. Спектакль был посвященстрастной, попирающей все запреты любви – ведь бедная Лиза отдается своемуЭрасту, не заботясь ни о молве, ни о последствиях. Спектакль повествовал осамоотверженной женской смелости, о мужской трусости перед общественныммнением; о слабости Добра и силе Зла. Последнее очень живо и выпуклоолицетворяли богатая вдова (артистка Лисицкая) и шулер (артист Мефистов),нанятый ею, чтобы разорить увлекающегося Эраста и вынудить его к женитьбе порасчету.

Для воссоздания исторической Москвы, пейзажей, явленийприроды активно использовался кинематографический экран. Превосходно былазадумана сцена с призраком отца Лизы (артист Разумовский), которого подсвечивалголубой луч прожектора. Впечатляли монолог и танец Смерти, заманивающей девушкув пруд (эту роль исполнял сам господин Штерн).

Но более всего поразил публику трюк со скульптурой. Почтивсе второе действие разворачивалось у статуи Пана, символизирующегопасторальную чувственность любовной линии. Через минуту зрители, разумеется,перестали обращать на статую внимание, сочтя ее принадлежностью декорации.Каков же был восторг, когда в конце акта античный божок вдруг ожил и заиграл насвоей свирели!

Впервые Эраст Петрович увидел труппу, в которой, пожалуй, нечувствовалось перепада в уровне актерской игры. Все артисты, даже исполнителималеньких ролей, были безупречны. Выход каждого был истинным фейерверком.

Однако многочисленные достоинства постановки Фандориным былиедва замечены. С той минуты, как на сцене первый раз появиласьАльтаирская-Луантэн, спектакль поделился для него на две неравноценные части:картины, в которых она играла, и картины, где ее не было.

Едва зазвучал нежный голос, напевающий простенькую песенку ополевых цветах, и будто чьи-то безжалостные пальцы стиснули сердце доселеравнодушного зрителя. Он узнал этот голос! Думал, что забыл, а, оказывается,помнил все эти годы!

И фигура, походка, поворот головы – всё было в точноститакое же!