— Сейчас будет щипать, не дергайся. Вообще-то, если бы яуединился в беседке с девушкой, а какие-то безумные стали бы за мнойподсматривать, я бы, пожалуй, тоже рассердился

В боку стало так больно, что глаза полезли на лоб.

Марина прижала к ним ладони. Воздух не проходил в горло,потому что боль стиснула и его, скрутила, завязала узлом.

— Сейчас все пройдет. Дыши ртом.

— Он не с девушкой, — хрипло дыша, сказала Марина. — Не сдевушкой. Он бандит и шантажист.

Холодная капля проползла по виску, скатилась на шею.

— Ты что-то услышала?

— Он сказал — завтра же. Больше ждать не могу… Потом эташтука подломилась, и я упала, прямо в крапиву, и, кажется, поранилась обо что-то.

— Не кажется, а точно.

— И мы побежали.

— И ты видела у него пистолет?

— Да.

— Он держал его в руке, когда разговаривал? Или потомвытащил, когда под тобой что-то подломилось?

— Не знаю. Я не заметила. Когда он повернулся, у него точнобыл пистолет.

Она вдруг снова увидела это движение: человек поворачиваетсяк ней, блестит пистолет, и узкое дуло с черным зрачком — Марина никогда недумала, что оно такое узкое, пистолетное дуло, — упирается почти в ее живот.

— Марина.

Почти в живот. В мягкие беззащитные ткани. Самое уязвимоеместо.

— Марина.

Легко ему говорить, жалобно подумала она. В него-то никто нецелился из пистолета!

— Чья это была идея?

— Какая?

— Подсматривать за Павликом.

— Моя. Или Юлина. Или наша общая.

— Чья?

— Я не помню.

— Иди и умойся. И не трясись ты так, ничего страшного стобой не случилось.

— Мне… больно.

— Пройдет.

Он несколько секунд постоял рядом с ней, выжидая, что онапойдет умываться, но она не двигалась с места, и тогда он поднял ее за локоть,отвел в ванную и умыл.

На полочке стояли странные пузырьки, пахло Федором Тучковым,и полотенца висели с другой стороны.

— А… где мы?

— Мы в ванной.

— Нет, в другом смысле. В глобальном.

Федор Тучков усмехнулся в зеркале. Марина видела его лицо —загорелое — и свое — бледное, веснушчатое. На щеке красный толстый волдырь. Нашее еще один. На плечах волдырей не счесть. Даже за краем белого лифчикаволдырь. Марина оттянула атласную полоску и посмотрела.

Ну точно. Волдырь.

Тут в зеркале она поймала еще один его взгляд.

Караул! Помогите!

Она стоит в чьей-то чужой ванной, в одном лифчике, а рядом сней чужой мужчина, которого она навсегда исключила из жизни! Он стоит у нее заспиной, смотрит на нее в зеркале, и у него странное сосредоточенное выражениелица, и это двойное присутствие — за плечом и перед глазами — как будтополностью лишает ее свободы.

Вы окружены. Сопротивление бесполезно.

Марина заметалась. Он учтиво посторонился. Она свалила вванну одно полотенце, второе упало ей на голову, она стянула его и моментальнов него завернулась.

Только чтоб он не видел. Только чтоб его взгляд не был такимсосредоточенно-мужским.

— А где моя… майка?

— Нигде. Ее больше нет. Я дам тебе другую.

— Федор Федорович, мне надо идти. Все мои вещи у меня вномере. Я могу сама достать, а вы не ходите.

— Я не собираюсь никуда идти, — громко сказал он уже из-задвери. — Я дам тебе свою майку. Поносить.

— Спасибо, но это невозможно.

Боже, что скажет мама! И бабушка не переживет! Господи, какузнать, большая у нее там рана или не очень? Заживет она до Москвы или так иостанется? Если останется, мама непременно все выпытает — Марина никогда иничего не умела от нее скрывать! — и еще драгоценная шляпа из итальянскойсоломки, когда высохла, стала похожа на перестоявшую сыроежку.

— Руки вверх!

Марина ахнула и задрала руки — вот как ее запугал бандитПавлик! Полотенце упало. Федор подхватил его. Мягкая ткань скользнула по рукам,по груди, по животу. Марина зажмурилась.

— Давай чай пить.

— Что?

— Чай.

И тут ей так захотелось чаю, большую-пребольшую кружку, ихорошо бы с лимоном, что она позабыла об опасности, и о маме, и о шляпе изитальянской соломки, и потащилась за Федором Тучковым в комнату и позволилаусадить себя в кресло, и взяла у него сигарету — как индеец наваху трубку мира.

От сигареты моментально зашумело в голове.

— Рассказывай.

— Что?

— Как что? Все. Твое появление на корте было нескольконеожиданным и волнующим, я бы сказал. Я, признаться, ничего не понял. Я играл втеннис с Владимиром Петровичем, потом смотрю — кто-то через забор лезет, хотя вдвадцати метрах калитка! Думал, что молодежь развлекается. Думал, сейчас по шеедам, чтоб играть не мешали. Оказалось, что это вы с Юлей возвращаетесь спрогулки. У тебя бок в крови, майка разодрана, и вообще ты то и дело норовишьсвалиться в обморок. А сама на заборе. Я думал, что мне не удастся тебя от негооторвать.

— От кого?

— От забора. Как ты туда попала?

Марина закрыла глаза. Шум в голове прошел, стало повеселее.

— Я же тебе говорила! За нами гнался Павлик. Он хотел менязастрелить, когда увидел, что я подсматриваю. В меня раньше никогда не целилисьиз пистолета. Это очень страшно.

— Я знаю.

— Откуда?

— Вспомни, он держал пистолет в руке или вытащил его из кармана?

— Не знаю. Держал, наверное.

— То есть он разговаривал с кем-то и держал его на прицеле?

— Да. Наверное, да.

— Занятно.

— Федор, ты можешь мне не верить, но я…

— Я верю. А с кем он разговаривал, не разглядела?