усаживая Охотника на мягкую траву, и потянулась к сумке.

— А если бы он был отравлен, не подумал? — начала она его отчитывать, но осеклась. Влад, будто и не замечая тона ее голоса, усмехнулся, и здоровой рукой вытащил веточку из ее волос, а потом еще одну и еще. Затем достал несколько сухих травинок и даже один листик.

— Не был, они слишком глупы, чтобы подумать о ядах, — покачал он головой, отчего светлая челка упала на его покрытый испариной лоб.

— Никогда нельзя быть уверенным, Охотник, — буркнула Ведеслава, внимательно рассматривая порез. Влад был прав, отравы не было. Но она все равно нарочно не только промыла и смазала его, но еще и туго замотала ладонь, чтобы неповадно было.

Хотела отстраниться, чтобы вновь разложить вещи и поспать еще немного, но Влад придержал ее за запястье, не давая подняться. Отобрал бурдюк с водой, мазь и бинт. Слегка подвинулся, чтобы оказаться сбоку и рассмотреть раненное плечо. Понимал он мало чего, но просто знал, что его тоже стоит обработать.

— Этот нож тоже мог быть отравлен, Травница, — с ухмылкой выгнул он бровь, аккуратно смывая разводы крови с бледной кожи. — Или тебе просто нравится ворчать на меня?

— Был бы яд сильным, я ничего бы не смогла сделать. А до слабых мне дела нет, — огрызнулась Веда, не поворачивая головы, наблюдая, как аккуратно Влад размазывает прохладную мазь по порезу, а затем разрывает бинты и заматывает руку, чтобы она лучше заживала.

— Вот теперь можешь идти, — довольно кивнул парень, отпуская девичью руку. Она тут же встала, проверяя, как он затянул повязку; все было хорошо, Веда даже могла бы похвалить, но не стала.

— Спасибо, — фыркнула она. И не было понятно, благодарила ли она его искренне за помощь или недовольно отвечала на его разрешение двигаться.

Они неторопливо достали наспех сложенные девушкой тонкие одеяла, готовясь вновь погрузиться в сон. На языке Влада крутилось несколько вопросов, но он всячески старался их сдержать. Он наблюдал, как девушка хмуро распутывала волосы, затем стягивая их кожаным шнурком в низкий хвост.

Веда будто и не замечала чужой заинтересованности, сняла с Весны седло, прошлась рукой по влажной шее лошади, что-то нашептывая, а затем быстро укрылась одеялом, устраивая голову на мягкой сумке с вещами. Но Влад не смог удержаться.

— Кто научил тебя? — спросил он, тут же приковывая к себе взгляд зеленых глаз.

— Ты о чем? — постаралась отмахнуться от разговора травница, умостившись на твердой, неровной земле. Один из бугорков давил ей в левый бок, и она раздраженно сдвинулась ближе к Охотнику.

— Ты знаешь, о чем. О твоих умениях, ты хорошо владеешь ножом, — Влад все еще сидел, скрестив ноги, и, можно сказать, любопытно нависал над девушкой.

— Знаешь, что отрывают таким, как ты, на ярмарках и базарах? — поинтересовалась Веда, но Охотник ничуть не обиделся, очень желая узнать правду. — Меня обучила бабушка, чтобы меня больше никто не смог обидеть, пока в руке лежит нож. Доволен? Теперь я могу спать?

— Очень жаль, что я не успел с ней познакомиться, — честно сказал Влад, наконец ложась рядом с девушкой.

Она лишь странно хмыкнула, закрывая глаза. В голове тут же промелькнула мысль: будь Радамира жива, она бы никогда не пошла с Охотником.

Глава 10

Он бежал и все еще слышал шипение, с которым пламя охватывало мертвое тело его матери и сжигало кожу. Отвратительный запах стоял в носу. Его тошнило, но мальчик прикладывал все усилия, чтобы сдержаться и не опорочить ее честь еще больше. Никто за ним не пошел, отец лишь обвел его убегающую спину презрительным, ненавистным взглядом. Никто не видел сейчас, как он страдал, не видел и раньше. Единственный человек, кто действительно понимал его, — это мама. Но ее больше нет, и маленькому Владу отныне придется справляться самостоятельно.

Он не понял, как добежал до конюшен, пугая всех лошадей громким топотом и редкими, хриплыми всхлипами, которые ему не удавалось сдерживать. На ощупь отыскал нужное стойло, чудом не раня руки о висящие на стенах и дверях серпы и ножи, которые использовались для работы. Призрак, последний подарок матери, обеспокоенно вздернул голову и попятился назад, но Влада его предупреждающая стойка не остановила, он бросился на шею коня, желая спрятаться от всего мира в белоснежной, ухоженной гриве.

Конь перестал нервно всхрапывать, понимая, что мальчик ничего не сделает, что ему просто нужно побыть с тем, кто не обвинит его в слабости. Призрак покорно опустился вниз, подгибая ноги, позволяя Владу навалиться на него и громко рыдать.

Его мать умерла, проиграв недугу, с которым боролась больше месяца. А он ничего не мог сделать, просто смотрел, как силы медленно покидают ее. Влад не отходил от нее, как и она не отходила от него, когда он болел. Приносил книжки, чтобы ей не было скучно. Сначала она с радостью принимала их, даже читала ему вслух, а потом рассказывала истории, которые рассказывала ей ее мать. Но со временем становилось только хуже. Слабые руки были не в силах держать толстую книгу и переворачивать страницы, и тогда Влад читал ей сам, мысленно благодаря ее, что научила. Сам стал сочинять рассказы и небылицы, чтобы увидеть материнскую улыбку. И она правда улыбалась, только с каждым днем эта улыбка становилась все более слабой. Но он пытался не унывать, подглядывал за лекарями и травниками, которые один за другим прибывали в Велекамье, чтобы спасти его мать. Старики и старухи, мужчины и женщины, каждый из них лишь печально качал головой, давая отвары, что смогут унять боль и облегчить страдания.

Она ушла во сне, это спокойная смерть, даже поговаривали, что она и не страдала вовсе, когда Морана забрала ее в свое царство. Кто-то глупо, по мнению мальчика, благодарил богиню за то, что она наконец-то избавила его мать от страданий.

Влад успокоился, вывалил наружу все, что сидело внутри него в виде слез и крика, что вновь напугало остальных лошадей. И теперь смиренно перебирал короткую, белую шерсть, думая о том, что будет беречь Призрака не только как любимого коня, но и как память о матери.

Он вновь благодарно припал к его шее, вдыхая его запах, смешанный с запахом свежего сена, и поднялся на ноги, собираясь вернуться в свой дом. Знал, что теперь от него будут требовать больше, а наказывать еще сильнее. Его некому будет защитить. В груди было странно смирение, он был готов к этому. С грохотом запер стойло Призрака и развернулся,