ходить по своему подвалу. Сгущались осенние сумерки, а свет дадут только в восемь вечера. Хорошо так сумерничать: ходить и думать.

О чем? Да обо всем. Тем не выбираешь, они сами приходят. Хорошо думать мелодиями; переливающимся блеском слов; то строгим, то скользящим ритмом строф-когорт. И вновь Аррани:

Кто бился здесь? Кто крови алкал?

В руинах церкви, нежно бел,

Одетый в мрамор скорбный ангел

Непостижимо уцелел.

Здесь шли бои. Бежали люди,

Чтоб от войны детей спасти,

И лязг мечей и трупов груды

Пересекали им пути.

Здесь шли бои. Свергались храмы,

Где проповедали любовь,

В камнях руин зияли ямы,

И меж камней струилась кровь.

…Война ушла. В покое сонном

Все заросло и умер звук.

Здесь хорошо молчать влюбленным,

Здесь разговоры губ и рук.

Над кашкой бабочка летает,

Едва жужжит мохнатый жук,

Пасутся козы, и сплетает

Упруго сеть свою паук.

В полдневном зное все застыло.

Где лязг и вопли, взмах и кровь?

Ах, неужели это было

И неужели будет вновь?

Здесь все, упав, устало дремлет

И ангел, страж – земному сну.

В застывшей длани крест подъемлет,

Благословляя тишину.

Проходили недели. Я переводил Аррани в тихие вечерние часы отдыха от работы над диссертацией, медленно, раздумчиво отбирая точные слова для воссоздания аромата подлинников.

После сумеречных бдений я возвращался к лоциям Ахмада ибн Маджида освеженный, радостный.

И однажды подумалось: а вот Ахмад ибн Маджид… Так ли уж он для нас стар, так ли от нас далек? Флер экзотичности, лежащий на всем восточном, не искажает ли нашего восприятия этой личности, не скрывает ли истину?

Человек – всегда человек. И, может быть, в этом смысле нет ни времени… ни пространства? Пока эти два фактора образуют между исследователем и исследуемым психологическую преграду, возможно ли совершенное постижение? Пока мой герой для меня не живой человек, а книжный персонаж, много ли я узнаю, многое ли смогу поведать о нем?

И тут мой взгляд упал на стихи, до которых я дошел в лоциях Ахмада ибн Маджида: «О, если б я знал, что от них будет! Люди поражались их делам».

В тысяча пятисотом году португальцы приплыли в Индию. Поселились, стали заводить знакомства, опирались на правителей. «О, если бы я знал…» Трагедия старого лоцмана, обманувшегося в тех, кого он привел к берегам Индии, раскрылась передо мной, как бы освещенная вспышкой молнии. Почувствуй он в них завоевателей, узри увидь горы трупов, по которым они взошли к власти над сокровищами Востока, не дойти бы тогда кораблям Васко да Гамы до берега неизвестного океана. Я увидел живое страдающее лицо, душу, истомленную поздним раскаянием. Разве страдания уже чужды сегодняшнему миру? Они – его часть. Я понял, что давно угасшую жизнь можно прочесть, лишь идя от сегодня. Тогда мы узнаем именно жизнь, а не изломанную тень ее, и это знание будет служить жизни в нашу минуту на земле.

Для первооткрывателя арабских морских рукописей Средневековья Габриэля Феррана Ахмад ибн Маджид был прежде всего блистательным пилотом Васко да Гамы, затем – безукоризненным и бесстрастным знатоком южных морей. Я же видел в нем в первую очередь человека со всеми сильными и слабыми сторонами, которые он мог иметь. Действительно, не будь он человеком, не стать бы ему больше никем.

Здесь находилась нить к познанию арабского моряка XV века изнутри, а это высшая, истинная ступень знания.

Когда мои мысли пришли в систему, на сердце стало спокойно и легко, и трудности, долго сковывавшие меня, отступили.

«…Работа вполне заслуживает степени…», «Переводы и дешифровка текста… неважны…»

– Игнатий Юлианович, как это совместить? – спросил я, спешно приехав в Ленинград. Он спокойно посмотрел на меня.

– А очень просто. Я считаю – как и Дмитрий Алексеевич[10], и другие, с кем я говорил, – что вы добились поставленной цели: рукопись раскрыта, ее данными уже можно – и придется, конечно, – пользоваться всем, кто будет когда-либо изучать арабскую мореходную литературу. Вами выполнено обширное исследование, весьма полезное для тех, кто решил бы заняться всеми этими вопросами, хотя в ряде случаев оно захватывает линии, без которых можно было бы обойтись, например, так ли уж нужна таблицы распределения этих «маназил»[11] по знакам Зодиака или таблица обращений автора к читателям…

– Это «лузум ма ля ялзам», как говорил Абу-л-Аля[12], – хмуро сказал я, занятый невеселыми мыслями. – Вроде бы и не нужны, а позволяют лучше понять лоции…

– Ну, спорить не буду. Так вот, ваши достижения в работе над уникальной рукописью позволяют вам претендовать на искомую степень, я думаю, с достаточным основанием. Что же касается издания, то для него ваша работа еще не готова: одни детали – правда, их мало – требуют полной замены, другие – более тщательной отделки. Ведь в печатном труде все должно быть безукоризненным…

– Но и диссертация должна быть чиста, как стеклышко! – воскликнул я в отчаянии. – Надо отложить защиту.

Крачковский улыбнулся.

– Ваша строгость к себе хороша, но чрезмерна. Цель диссертации и цель издания совпадают, конечно, но не абсолютно. В первом случае вы обращаете внимание науки на новый, неизвестный прежде документ, который содержит новые факты, позволяющие высказать новые идеи. При этом сложность осмысления этих непривычных фактов – ведь здесь ученый идет по нетронутому пласту, он лишен возможности опираться на опыт предшественников – приводит к тому, что те или иные данные могут получить сомнительное толкование. С другой стороны, увлеченность первооткрывателя подчас является причиной пренебрежения к очевидным истинам и тенденциозной оценки; великий Ферран, как вы хорошо знаете, был несправедлив по отношению к турецкой морской энциклопедии Челеби: едва открыл ее арабские источники и уже начал утверждать, что она вообще не имеет научной ценности. Так вот, на сей случай и существуют оппоненты: «ты сам свой высший суд», все это так, но людям со стороны и с большим опытом ошибки диссертанта виднее, они от имени науки и обращают на них его внимание. Но если эти ошибки не разрушают самой идеи работы, общей концепции диссертанта, то кто же откажет ему в праве на ученую степень? Разве диссертация Александра Эдуардовича[13] стала плохой оттого что он не учел один из основных источников для нее? Основных источников! Ну, выпало из поля зрения,