два раза в лето, Тифинской, Смоленской, Троеручице и разным многим.

Разного народу начнет много сбираться в одно место; станут все со всяким усердием молебны заказывать. И нас, немощных нищих, в молитвах своих не забудут, и мы со своими к ним пристанем. Ведь нашу молитву - в писаниях сказывают - любит Бог.

Вот и дедушка Матвей вместе с другими почуял весеннее тепло, когда можно и на полях спать, и в лесу ухорониться. Нащупал и он первые следы и тропу на длинную летнюю дорогу и кинулся в даль и на прогулку с таким усердием, что и ледоходу не побоялся, и даже жизнью рисковал на широкой и глубокой городской реке.

Что его так сильно манило?

Конечно, не соборная паперть полуголодного мещанского городка, с которой могли и имели право оттереть и прогнать свои, домашние, насидевшие место городские нищие (случалось, что при этом и до крови колачивали).

Шел дедушка Матвей в слепую артель наниматься.

Прослышал он, что не в дальних местах живет такой человек, который нищую братию договаривает за известное количество денег и задатки дает вперед. Прознал и про него тот промышленный человек, которому наговорили знакомые слепцы, что вот-де знают (вместе с чашечкой сиживали) и сами слыхали, что слепой Матвей так твердо всякий стих помнит до последнего слова и так много этих стихов знает, что для больших ярмарок нет лучше вожака, заводчика и запевалы.

- И покладист. И голос жалобный, дрожит. На миру весь век живет. И к артелям слепым приставал и в них хаживал, а живал не сутяжливее, не драчливее других. И непросыпным пьяницей назвать грешно, а если на деньги и жаден, то не больше прочих. Ходит со своим поводырем и от подставных и лишних не отказывался. С виду мужик настоящий - и по годам старец, и слепым мать родила. Не только работник подходящий, но и сокровище.

Промышленный человек радости своей при таких вестях не скрывал даже, настойчиво наказывая всем тем, кто Матвея встретит зимой, сказать и просить наведаться ранней весной, как только вскроются реки.

- Поторапливался бы, помня сам, как дорого это время.

Поспешал и дедушка Матвей, потому что успел узнать много приятного и подходящего.

Узнал, что промышленный человек в нищей братии давно состоит и ходил в артелях чуть не до самого города Еросалима. И так он изловчился на нищем промысле, что начал сам собирать и водить артели.

- Теперь страшенным богачом сделался, тысячником: набирает по 3, по 4 артели, пускает их в разные стороны по большим ярмаркам. Сам стал ходить только на самую большую, а на другие ищет верных и надежных людей, которых мог бы ставить за себя и на них во всем полагаться. Старик Матвей тем-де ему и на руку, что человек свежий; ходил до сих пор только в своих местах и не испортился - клад-человек!

Промышленный человек - зовут Лукьяном - был тоже убогий, но только зрячий. Судьба велела ему пахать землю и в крестьянстве жить, называться мужиком. Ходил и он около жеребьевых полос пашни, холил землю, доглядывал за посевом, ответа ждал. Ответ, как и для прочих, всякий год выходил один: не надейся, уходи лучше прочь, смекай на другое. Смекал он на один промысел, пробовал другой - возвращался домой.

Видели соседи, что Лукьяну и избы починить не на что - надо бы лесу прикупить. Была изба в две связи с переходами; Лукьян сперва переходы сломал и здоровыми бревнами из нее же самой починил главную. Когда же перекосило и эту, он из другой половины выбрал хорошие бревна; стала у него из избы лачужка. Давал за нее в кабаке охотливый человек два рубля деньгами да штоф водки. И совсем бы лачуга эта развалилась, да с одного бока подпирал ее сосед. Облокотилась она на чужую избу и поджидала всякую зиму своего хозяина: с чем придет и что принесет.

Раз вернулся так, что и ног не принес: привезли добрые люди убогим, безногим. Влез он по лесенке в свою избу на руках, с костыльками, подшитыми кожей, а ноги проволочил сзади, словно напрокат взял чужие.

Сказывал Лукьян, не тратя слез и не скупясь словами, что потерял ноги на речном весеннем сплаве. Поговаривали другие, что он от худого промысла ходил на недобрый: переломили ему ноги самосудом, когда ломал чужую клеть и недоглядел, что посторонние люди это видят.

Домой он привез с собой чужого парня, из-за хлеба взял на прокорм, в провожатые. С ним вместе смастерил он дома тележку на двух колесах, сел в нее и поехал в мир, на мирское даяние, для пропитания. Ничего ему больше не оставалось делать и придумать было невозможно. Выдумалось же так потому хорошо, что невдолге завелась клячонка, которая и стала помогать парню возить убогого безногого по таким местам, где нищую братию любят и к ней жалостливы.

Стали соседи толковать, что у Лукьяна оттого завелась лошадь, что он у слепых был вожаком - правил целою артелью; сам деньги обирал и дележ делал самый неправильный. Не дрожала у него рука и сверх уговора из чашек по лишней монете снимать, особенно у тех слепых, которые были настоящие и при частых и больших подачах не успевали нащупывать всех денег.

- А не то и застращивал, - рассказывал проводник, - отдай-де копейку, а не отдашь - больше украду из твоей чашки.

- Рука у Лукьяна ловкая, а слепых мудрено ли обидеть? Слепые люди тем просты, что на прощупанную деньгу они жадны и сосчитанную у них колом не выбьешь, а за другим им не углядеть.

Рассказывал проводник, что большие вороха съедобного и всякого припаса нищая братия собирает на ярмарках, - этого даяния и сосчитать нельзя , и никак слепым всего не запомнить. Если и спорят когда о недоборах, то больше со зла и спуста - на одну очистку совести. Надо же поспорить и поругаться, без того слепое житье - самое скучное.

Весь съестной сбор поручался на совесть зрячего Лукьяна: он его считал и продавал. На нищенский сбор очень лакомы и наперебой охотливы в кабаках сидельцы: дешевая закуска - такой дома не сделаешь. Попадаются яйца, колобки, пироги со всякой начинкой, ватрушки, и всего не сосчитаешь. За такой товар в кабаках слепой братии даже большой почет оказывается.

Лукьян это лучше всех знает, да так и поступает: выговорит денег, сколько требуется, да умеет заговорить, сверх того, про всякого слепого товарища такой