об меня испачкаться, перед уходом сунула мне в руки какую-то мазь от аллергии.

Моя теща упорно делала вид, что я не алкаш, а так, приболел чем-то. Такое вот наше вечное русское «шито-крыто», излюбленная бабами форма ухода от открытого конфликта.

Хоть гори ты, Платон, в аду, лишь бы не было войны!

И еще тут мать моя была, тоже вроде вчера, к ночи ближе.

Конечно, она же хоть и на пенсии, но еще продолжает работать.

До семи.

Пока доехала, пока то-се…

Мать и не кудахтала особо, это вообще не в ее стиле.

Присела рядом на краешек кровати. У меня, помню, телевизор работал, вроде как устал я, вроде как сериал по первому смотрю.

«У тебя сын», – уронила глухо.

«И у тебя тоже».

Я не помню, сказал ли я это вслух.

«Что с работой?»

«Ничего».

Какая, на хер, работа? Меня бы сейчас в медицинскую энциклопедию сфоткать, для наглядных иллюстраций к описаниям болезней, так сказать.

«Это мы с отцом виноваты».

Ой, только вот этого не надо!

Хоть вырвите вы сейчас все волосы и на своих головах и на моей, это не поможет отмотать пленку назад и вместо того, чтобы с детсада меня на бальные танцы водить, отвести, например, на шахматы! Тогда бы умным вырос, практичным аналитиком. Как Абрамович. И был бы сейчас богатым самоуверенным самцом.

«Мам, мне вот девушка одна нравится, но она сука и дрянь».

А вот это (точно помню!) я уже сказал вслух…

«Платон, тебе подлечиться надо, отдохнуть. Так бывает. Это кризис».

«У тебя был?»

«У меня нет».

«Откуда тогда знаешь?»

Она не ответила. Потом долго молчала. Потом сообщила, что завтра – пятница, у нее короткий день, и она после работы заедет сюда и заберет Елисея на выходные.

«До нормализации обстановки в этом доме», как она выразилась.

В ответ я только спросил, не тринадцатое ли завтра число.

Она встала, прошла к дверям и грустно так выдала следующее:

«Платон, твои демоны живут не вовне, они в тебе живут! И не надо свой инфантилизм списывать на каких-то призрачных девушек и числа…»

Да, все так. И каким-то остатком здравого смысла я понимал: мать права.

И все же – нет девушки, нет и сказки. А если нет сказки, зачем тогда вообще все это?!

Все это?!

Вот стол есть журнальный, на нем бутылка воды «Архыз» стоит, но в шкафу, за коробками, у меня еще припрятано!

Граммов триста будет.

Есть вот эта дверь, она из темного дерева. Я сам ее выбирал, когда ремонт делал. А если еще немного позволить себе покопаться в памяти, есть колющий, секундный страх, когда в самолете вдруг, среди размеренного урчанья мотора, раздается новый, какого еще до этого не было, звук, есть тревога в глазах Алисы, когда она берет и зачем-то читает то, что написано на обороте пачки сигарет и задумывается, глядя куда-то в сторону. Есть мои ботинки, есть ее снятые туфли под столом в кафе, вот это что – реальность? Допустим… А что за ней? Никогда, ни единым волосом своим не поверю, что – ничего… В том, что мы не видим, тоже есть дверь, и за этой дверью вопреки всем законам времени жило и будет жить мое счастье.

Оно пахнет жасмином и немного костром.

Откуда знаю?

Откуда-то…

Но это им всем не расскажешь, ведь это недоказуемо.

А сегодня, после того как я отвел Елисея в школу, я что-то взял в соседнем магазине, в котором, как я понял по лукавой усмешке продавщицы, меня уже поджидали.

Я даже не вспомню, что именно это было, но потом меня опять долго рвало, а затем вырубило.

Мне показалось, прошло минут десять. Но судя по тому, что произошло потом, прошло на самом деле несколько часов.

Маша с видом злобной и больной собаки ворвалась в мою комнату и впервые за все эти годы начала базарно и мерзко кричать.

Елисея, маленького и красного от слез, увела к себе соседка этажом выше, с ребенком которой он вместе ходил в школу.

Жена была мне отвратительна. Я и раньше-то не испытывал никаких иллюзий насчет своих эмоций к ней, но вот чтобы такое, животное отвращение… это я почувствовал впервые.

Да и жена ли она мне вообще, ну так, если по жизни, а не по тому, что в паспорте написано?!

Если дает, то не через свое желание, а благодаря «супружескому долгу», и готовит от души только одно блюдо, мясо «по-французски». Маме ее безумно нравится, а меня уже с порога от запаха прелого лука воротит.

За несколько лет совместной жизни ни одного общего интереса, ни одного сколько-нибудь волнующего разговора!

И на работе у меня она появилась лишь раз, когда ключи забыла.

Она влюбилась в меня от безнадеги. И забеременела по тому же принципу. От собственной ограниченности. Просто потому что я, молодой-красивый, оказался рядом в нужное время, а не потому, что я был тем, кто ей и на самом деле был необходим.

Потом она пинала меня, выкрикивала оскорбления.

Ее простое, но всегда такое миловидное лицо теперь выглядело старой распухшей маской.

Я почти не слышал ее, я видел перед собой жизнь мышей.

Машину мать, бухгалтершу из Подмосковья, ее недалекого папашку, который раз в три года меняет старую машину на чуть менее старую, чтоб «не хуже, чем у Петра Иваныча», я слышал голос Малахова из «Пусть говорят», я чувствовал во рту вкус подгоревшей яичницы, вкус тела жены, пропитанного разрекламированным по телику дезодорантом, и пошло-поехало!

Пропахшие супом волосы, грязные тарелки в раковине (ну, неужели же их так сложно хотя бы в мыльном растворе замочить!), тещины, унижавшие меня, пятитысячные купюры в духе «купи себе что-нибудь, доча».

Да нет, мне не жалко потраченных впустую ужинов в ресторанах, времени, когда б я вместо этой бодяги мог бы чему-то учиться и познавать мир, не жалко даже этой квартиры!

Они все: и мои родители, и ее родители, и она сама – мыши. Серые, живущие по инерции.

А для меня, выходит, мой больной, жестокий монстр по имени Алиса во сто раз круче!

Потому что она – личность.

И тут я сделал то, что не позволял себя никогда.

Я с силой оттолкнул жену, а потом ударил ее.

Ее крики и проклятия вмиг усилились, как будто бы адскую музыку кто-то на полную мощность врубил.

«Платон, ты больной придурок!»

Да, я больной.

И придурок.

И еще я ненавижу мышей. Я мечтаю