– Эрик сказал, что вчера вечером вы утверждали, что нашли эту пропавшую пациентку. Вы видели ее?

Эмили отвела взгляд, не зная, как ответить. Признать, что она видела пациентку, значит поставить под сомнение свое душевное здоровье. Если отрицать – значит, ей придется придумывать другую причину, почему она вчера вечером оказалась в больнице. С чего, собственно, все и началось.

Эмили покачала головой:

– Нет, я ее не видела. Я придумала это, потому что была там по другой причине. Я хотела проверить записи камер видеонаблюдения и выяснить, кто украл у меня одну вещь. Когда я лежала в больнице в качестве пациентки, у меня пропало украшение, и я хотела посмотреть, кто его взял.

– Значит, вы искали не пропавшую пациентку? – уточнил Грин; в его вопросе звучал неподдельный интерес.

– Да. То есть нет, – быстро поправила себя Эмили, отчаянно пытаясь ухватить ниточку своих мыслей. – Я искала другую пациентку, ту, что взяла эту вещь. В конце концов я нашла пропажу, но мне все равно было интересно выяснить, кто мог ее взять. То есть я имею в виду… – Мысли путались в голове. Она с трудом могла вспомнить, что только что сказала. – Браслет был у нее на руке. Я разглядела блеск на ее запястье.

– Не торопитесь, Эмили, – спокойно произнес врач. – Кого вы видели?

Она в отчаянии впилась в него глазами. Его голос звучал гипнотически, манеры были спокойными, глаза – добрыми. Он ждал от нее правду.

– Ее! – наконец воскликнула Эмили. – Это была она! Я нашла ее, а теперь она мертва.

Глядя ей прямо в глаза, доктор Грин подался вперед.

– Вы говорите о Зои, Эмили? – мягко спросил он.

– О Зои? – воскликнула она, не веря собственным ушам. – Я говорю о пациентке, которая пропала без вести. О той, чье существование все отрицают. Они заметают следы, и это единственная причина, почему я здесь. Они решили заткнуть мне рот!

Молчание, повисшее после ее гневной тирады, было оглушительным. Воздух застыл. Эмили сидела неподвижно, отчаянно желая вырваться из этой цепкой вязкой тишины и услышать нечто такое, что снова вернет ее к жизни. Пульс замедлился, и ее ушей достигли звуки аквариума – негромкое гудение насоса, аэрирующего воду, чтобы прекрасные существа в аквариуме не испытывали недостатка в кислороде.

Она впилась глазами в разноцветных рыбок, завидуя их яркому, идеальному миру.

– Я здесь добровольно? – спросила она. Вдруг это так, и она может уйти отсюда.

Доктор Грин наклонил голову и посмотрел ей в глаза.

– Я понимаю, что попасть сюда для вас шок. На данный момент, Эмили, мы хотели бы оставить вас здесь. Вчера поздно вечером мы с доктором Хадсоном обсуждали ваш случай. Он обеспокоен тем, что ваше здоровье и даже жизнь могут быть в опасности. Поэтому было подано заявление задержать вас здесь на семьдесят два часа. В течение этого времени мы будем наблюдать за вами. Вам будет предоставлена возможность и время обсудить любые проблемы, а главное, пока мы не решим, что делать дальше, вы сможете отдохнуть. У вас есть право отказаться от лечения, и я рад, что вы этого не сделали, но у вас пока нет права уйти отсюда.

Эмили усидела на стуле лишь благодаря силе воли. Ей хотелось вскочить и потребовать, чтобы он выпустил ее прямо сейчас.

Она сидела, бледная и потрясенная, и в упор смотрела на него. В ее голове звучало слово «ловушка». Удар номер три! Эрик запихнул ее сюда. Она потянулась к стакану с водой и сделала глоток, чувствуя, как жидкость стекает по подбородку и впитывается в тонкую ткань на ее груди.

– Услышать это – всегда шок, – произнес он, читая ее мысли. – Это способно напугать, но, уверяю вас, вам нечего бояться.

– На самом деле, со мной всё в порядке, – сказала она как можно спокойнее.

Грин ободряюще улыбнулся:

– В таком случае завтра, когда вы отдохнете, мы можем поговорить еще немного.

На нетвердых ногах Эмили вышла из его кабинета. Бен уже ждал ее. Пока они шли в ее комнату, не было никаких разговоров, никакого обмена любезностями.

Она с трудом передвигала ноги. Как только они дошли до ее палаты, Бен, не проронив ни слова, оставил ее. Закрыв за собой дверь, Эмили сделала последние несколько шагов к кровати. Взяв подушку, уткнулась в нее лицом и даже запихнула в рот, чтобы заглушить крик.

Ее жизнь, ее свободу – все это у нее отняли. Все, что она пережила за предыдущий год, привело к этому дню. Голос в голове подначивал, громко и четко: «Скажи им, что ты сделала, Эмили. Скажи им, и все это прекратится».

Мередит была рада, что дежурила этим утром. Понимая, что ее вечер в пабе с Эмили сорвался, она вышла на работу, чтобы уделить внимание мистеру Джеффрису. Убедившись, что рана на горле мужчины закрылась естественным образом и ее не нужно зашивать, Мередит вернула повязку на место. Час назад она вытащила из его горла трахеотомическую трубку, и до сих пор приборы показывали хороший уровень насыщения кислородом. Отек полностью спал, сыпь уменьшилась до бледно-розовых точек. И все же мистер Джеффрис выглядел подавленным. Удивляться этому не приходилось, учитывая, что он пережил. Больной шел на поправку после серьезной операции, и вчерашняя чрезвычайная ситуация заметно ухудшила его состояние.

По словам медсестер, он еще не осмеливался смотреть на брюшную стому [21], и всякий раз, когда они меняли сумку, отводил взгляд. Пока еще рано, сказала им Мередит. Дайте ему время. Его глаза были тусклыми, и Мередит понимала, что он в депрессии. И, конечно, тот факт, что вчера он едва не умер, не пошел ему на пользу.

– Вы ведь были на войне, не так ли, мистер Джеффрис? – спросила она. – Как будто мало одной операции – мы испугали вас до чертиков, засунув трубку вам в горло…

Мистер Джеффрис никак не отреагировал.

– Мы понятия не имеем, что вызвало у вас такую реакцию. В вашей карточке сказано, что у вас нет аллергии на что-либо.

Он уныло посмотрел на нее.

– Верно. Кроме моллюсков. Однажды на Сейшелах у меня была реакция на моллюсков. С тех пор я к ним не прикасаюсь. Они испортили мне медовый месяц.

– И вы ни разу не упомянули об этом? Не указали это как аллергию?

– А какой смысл? Можно подумать, здесь мне их будут подавать! Это случилось пять лет назад. И, как уже сказал, с тех пор я не прикасался к ним.

– И у вас была сильная реакция?

Мистер Джеффрис кивнул:

– Довольно сильная. Я весь покрылся сыпью. Губы распухли, словно я был карикатурой на Мика Джаггера. Нос удвоился в размере. Врач был вынужден сделать мне укол. Я целую неделю провалялся в постели, и бедная Анна все это время была одна. Я выглядел как персонаж из шоу ужасов.