Глава 6

Сом, который был похож на кота

Катаси

Катаси проснулся рано. Он в который раз удивился тому, как сильно свет меняет окружающий мир и как его законы отличаются от тех, к которым он привык. Художник должен наблюдать, чтобы понимать не только форму, но и саму суть вещей – так говорил отец, и Катаси свято верил в это. Утренний свет делал вещи приятнее, теплее и ярче. Здесь, в мире под толщей воды, существовавшем по каким-то своим законам, это было не так. Наверное, дело было в том, что нигде не было видно источника света. Ни солнца, ни луны, ни звёзд не было над крышами домов, а значит, непонятно было, отчего внутри них становится светлее. Это приводило Катаси в недоумение, как и то, что, открыв глаза, он увидел не пустую комнату, в которой спал прежде, а свернувшуюся подле него, точно котёнок, девушку.

Его мысли долго и беспорядочно бродили в голове, прежде чем выстроились в стройный ряд. Невольно они уводили его в сторону, не давая думать о чём-то более значимом, чем стремительно светлеющее утро. Катаси не был глуп. Прежде он уговаривал себя, что то, что зародилось в его душе в тот миг, когда Юкия появилась на крыльце в доме госпожи Сойку, – просто наваждение, а стремление помочь продиктовано лишь чувством долга и благодарностью. Теперь он отчётливо понимал, что все эти оправдания были пусты. Катаси не был героем, но и трусом не был. По его убеждению, лишь трус отрицает свои чувства и желания, коли они ему неудобны.

Потому теперь он смотрел на спящую девушку и с обречённостью признавал: она ему дорога. Его не просто тянет к ней, здесь нечто большее: глубокое, острое и трепетное. Он был убеждён, что ничего, кроме плотского желания, не может зародиться в мужчине к женщине мгновенно, но по всему выходило: он был не прав.

Если бы он только мог хоть что-то предложить ей, кроме помощи. Все его сбережения остались среди вещей в сгоревшем доме Сойку, а всё имущество – сумка, бумага, эскизы и отцовская кисть. Он и не думал, что ему понадобится что-то ещё прежде, чем он обретёт свой путь и добьётся признания, а вместе с ним и благоденствия, может, даже богатства. В будущем, которое он рисовал в своих самых смелых мечтах, он был женат, как и полагается мужчине. Да только это будущее ещё до недавнего времени казалось недостижимо далёким, ведь он и не предполагал, что встретит девушку, которую хотел бы видеть подле себя. Уж тем более он не догадывался, что та будет похожа во многом на беспомощного ребёнка: маленькая девочка, которая даже не знает, как вести хозяйство, зато поёт так, что от зависти замирают соловьи.

Она многое пережила и осталась невинной и чистой. Её сила духа, как и жажда жизни, восхищала Катаси. Он с содроганием вспоминал те несколько часов, которые провёл, осознавая: с ним происходит то, что прежде он считал не больше чем страшными байками, которыми дети пугают друг друга осенней порой. Юкия же жила так много лет. Как так вышло, что она не сломалась? Откуда взялась такая огромная внутренняя сила?

Он заставил себя отвернуться от неё и встал. Катаси хотел покинуть комнату до того, как Юкия откроет глаза, но кое-что привлекло его внимание.

На циновке рядом с футоном лежала пёстрая тряпица, поверх которой были разложены черепки. В первые мгновения он не понял, что это такое, но догадка пришла быстро. Перед ним лежала разбитая чашка, а маленькая юркая тень, с которой Юкия разговаривала, точно его сёстры – со щенком или новорождённым цыплёнком, давно не попадалась ему на глаза.

Цукумогами, который помогал им всё это время, был духом старой керамической чашки. Катаси сел на циновку и взял один из осколков в руки, затем нашёл другой и приложил его к острой, ломаной грани.

– Она разбилась, когда мы попали в водоворот, – сказала Юкия.

Её голос стал неожиданностью для Катаси.

– Почему ты хранишь их? Не лучше ли было бы…

Он запнулся. Это же был не цыплёнок: как хоронят останки цукумогами, он не представлял.

Юкия не казалась обиженной, но в голосе её появились незнакомые, даже упрямые нотки, когда она сказала:

– Я слышала, в Киото есть мастера, которые могут починить керамику с помощью смолы и золотого порошка. Я отнесу к ним Чашечку, попробую, даже если это будет дорого стоить. Даже если это не поможет.

Она затихла, и Катаси понял, что девушка пытается сдержать подступившие к глазам слёзы. Он сделал вид, что ничего не заметил. Что-то подсказывало ему: начни он утешать Юкию – та уже не сможет справиться с напавшей печалью.

Перебирая осколки, он понял, что из них и впрямь можно собрать целую чашку, стоило лишь быть внимательным.

– Даже если её склеят, – сказал он, – разве она вновь обретёт духовную природу?

– Я найду мастера, – сказала Юкия, – тогда всё получится.

Катаси посмотрел на неё в недоумении. Слёз в глазах девушки уже не было, но он не понимал, что она имеет в виду. Почему её голос полон решительности?

– Разве это имеет значение? – спросил он.

Юкия откинула одеяло. Её волосы растрепались, и она, совершенно не заботясь о том, что Катаси наблюдает, принялась разбирать руками спутавшиеся пряди.

– Учитель в детстве рассказывал мне, что цукумогами получаются лишь из тех вещей, в которые мастер вложил часть своей души. Значит, если появится человек, который, восстанавливая её, сделает то же самое, – он вдохнёт в неё новую жизнь.

– Почему ты так уверена? – спросил Катаси.

Девушка ответила не сразу, будто бы думала: стоит ли.

– Ты мастер, Катаси, – сказала она в конце концов. – По крайней мере, некоторые твои работы обладают собственной душой.

Катаси хотел перебить её, но она не дала ему такой возможности, поспешно продолжив свою мысль:

– Некоторые твои рисунки и ширма в усадьбе Сойку были живыми. Я ясно видела, как ветер трепал листья, бабочки хлопали крыльями, а обезьяна на одной из твоих недавних работ цеплялась за ветки хвостом и хмурилась. Я думаю, что вижу это потому, что мне дано видеть незримое. Потому я и уверена, что в словах моего учителя если не всё, то многое – чистая правда.

Тишина, окутавшая их, нужна была обоим. Каждый из них думал о своём, не мешая другому. Катаси не знал, что творится в голове у Юкии,