придумать, а потом показать мне. Через три занятия представите результат. Отметьте дату в календарях.

Самописные перья послушно заскрипели по пергаменту.

К назначенному времени каждый из мальчишек обзавелся своим знаком, но не рисковал пока показывать остальным, боясь быть осмеянным. Кадир раз за разом принимался хлопать себя по карману, Клеч, отвернувшись от остальных, рассматривал что-то, лежащее на его ладони. Лишь Эйден задумчиво ждал начала занятий.

– Итак. Все выполнили задание? – спросил Эоген Лурье, оторвавшись от свитка, который читал, пока мальчишки рассаживались по местам. Увидев синхронный кивок восьми голов, он улыбнулся и, подавшись вперед, вгляделся в лица. – Далтэ Клеч.

– Да, байнэ. Своим отличительным знаком я решил выбрать это, – мальчишка помялся, после чего вытянул вперед руку. На ней лежал черный камень. Идеально гладкий, с еле заметными бледно-желтыми прожилками.

– Серафинит, – кивнул наставник. – Довольно распространенный камень в империи, который порой валяется под ногами. Почему он?

– До Лабрана я работал на копях, пока не сбежал. Добывал драгоценные камни. Среди них попадались и полудрагоценные, которые необходимо было отсеивать. Чаще всего встречался серафинит. Этот камень напоминает мне о прошлом, поэтому оставляя его рядом с телом, я буду оставлять частицу прошлого, пока не забуду совсем.

– Интересные мысли. Хорошо, – хмыкнул Эоген. – Садись. Далтэ Кадир. Я смотрю тебе не терпится рассказать о своем знаке?

– Простите, байнэ, – вздохнул гастанец, заставив Эйдена улыбнуться. Кадир поднялся со своего места и вытащил из кармана маленькую фигурку лошади, вырезанную из дерева, размером чуть меньше мизинца.

– Фрис Шарама. Верный скакун бога войны, – задумчиво протянул Эоген Лурье. – Почему этот знак, далтэ?

– Я люблю резать по дереву, байнэ, – покраснев, ответил Кадир. – В моем племени существовала традиция, когда ушедшему к Шараму клали на грудь фигурку фриса…

– Считалось, что таким образом скакун донесет душу до чертогов Шарама, – закончил за Кадира наставник. – Хорошо. Садись. Далтэ Эйден.

Эйден поднялся со своего места и с превеликой осторожностью достал из кармана засушенный цветок белого цвета.

– Лабранская роза, – со знанием дела ответил Эоген Лурье. – Ты знаешь, что она растет только на Лабране?

– Да, байнэ. Но мне нужен не живой цветок, а засушенный, – кивнул Эйден. – А засушенной эту розу можно найти у травников по всей империи. К тому же я могу взять про запас, когда буду покидать Лабран.

– Почему именно лабранская роза, далтэ? – прищурившись, спросил наставник. Вместо ответа Эйден уколол самописным пером палец и выдавил на стол несколько капель крови. В получившуюся лужицу он положил сухой цветок. Остальные мальчишки, затаив дыхание, наблюдали за тем, что он делает. А меж тем цветок принялся оживать. Сухие лепестки распрямились и белый цвет медленно начал наливаться багрянцем. Цветок быстро впитывал кровь и через мгновение на столе лежала живая багровая роза, источая еле уловимый сладкий запах.

– Мы похожи, байнэ, – тихо пояснил Эйден, смотря на Эогена Лурье. – Я и этот цветок.

– Вижу, – улыбнулся тот и кивнул. – Хорошо. Садись. Далтэ Микел…

К исходу года, когда на острове выпал первый робкий снежок, Эйдена и остальных мальчишек стали привлекать к различной работе. Так появились дежурства на кухне, где им нужно было помогать поварам чистить овощи и готовить еду. Дежурства у подъемного моста на входе в обитель. Часто мальчишки разгружали корабли, встававшие на якорь у пристани. У каждого капитана обычно на поясе висела медная табличка с надписью на лабратэнга, разрешающая причаливать к острову без последствий для корабля и для команды. Те, кто волей судьбы оказывался в лабранских водах без разрешения, пополняли темницы обители и становились наглядным пособием для далтэ, учащихся убивать.

Остальные мальчишки ворчали и не любили дежурства. Но Эйден радовался, если ему вдруг выпадало дежурство на стене или нужно было пойти в лес, чтобы пополнить запасы Ясана Меледи. Свежий воздух действовал на него умиротворяюще и изгонял дурные мысли, к тому же одиночество нравилось ему. Исключение он делал только для Кадира и кота, которому так и не дал имени. Но скальный кот с началом зимы перебрался в горы, а когда Эйден рассказал об этом Ясану Меледи, наставник рассмеялся и пояснил, увидев, что мальчик удивился его реакции.

– Зов природы, далтэ, – улыбнулся он. – В этом возрасте скальные коты начинают искать пару, дерутся с другими самцами и подбирают себе пещеру. Однажды он уйдет навсегда, а пока… пока он будет возвращаться.

И кот иногда возвращался. Чаще всего ночами, когда Эйден стоял на стене или нес дежурство на границе с дикой частью острова. Мальчик понимал, что никто в здравом уме не рискнет напасть на обитель Белых масок, но дежурство давно уже стало обыденностью, менять которую никто не собирался. Эти дежурства нравились ему больше других. Ночь, тишина, прохладный морской воздух, изредка добиравшийся до равнины, и приглушенные крики зверей, вышедших на охоту. И так день за днем, ночь за ночью…

*****

– Сколько мы уже на острове? – спросил Кадир, закончив полировать стилет мягкой тряпочкой. Как только выдавалась свободная минутка, гастанец доставал тряпочку и принимался за привычный ритуал, к которому все уже давно привыкли. Он так же ревностно следил и за остротой клинка, но в этом не было нужды. Лабранская сталь никогда не тупилась. Об этом знали все, и Кадир тоже, что не мешало гастанцу придирчиво пробовать остроту ногтем.

– Кадир… – протянул Эйден, отрываясь от свитка. – Мне нужно завтра приготовить байнэ Келла пять зелий, а ты отвлекаешь. У тебя свой календарь есть.

– Есть, но я занят, – улыбнулся тот, снова начиная полировать стилет тряпочкой. Эйден вздохнул, почесал шершавый подбородок и снял с полки деревянную дощечку, в которой отмечал дни и месяцы.

– Почти восемь лет, – ответил он. – М-да…

– Быстро пролетели, – буркнул Кадир, вставая с кровати и подходя к окну.

Гастанец окреп, обзавелся могучими мышцами и давно входил в список лучших на занятиях у Келеба Мортура. Стоило Кадиру выйти к пристани, как все женщины прибрежных деревушек начинали прихорашиваться и призывно посматривали на гастанца, несмотря на уродливый шрам, обезобразивший щеку. Однако и они, и Кадир прекрасно знали, что обоюдной близости никогда не случится. Их тела, как и души, принадлежали только темному Владыке.

Эйден в отличие от него такой популярностью у женщин Лабрана не пользовался. Он был выше Кадира на две головы, сухой и жилистый, как ствол лабранской палусанты – неказистого, но очень твердого деревца, растущего в горах. Глаза у Кадира пронзительно синие, как закатное небо. Глаза Эйдена – два черных колодца. Колючие и холодные. Кадиру улыбались, на Эйдена же смотрели, как на висельника, пряча взгляд и бубня под нос