дорогу с таким сильным креном, что едва его не повалили. Сидящих внутри хорошенько тряхнуло, а ногу отцу Мигелю придавил завалившийся короб с провизией. Причитая и постанывая, он вернул короб на место, проверил, все ли в нем в порядке и хотел было спросить все ли в порядке с самой герцогиней, но глянул на ее лицо и не решился.

Они молчали и когда въехали в Вокулер, и на постоялом дворе при крепости, где ненадолго задержались чтобы передохнуть, перекусить и забрать двух фрейлин герцогини и отряд анжуйских лучников. И только когда за окном кареты макушки деревьев полыхнули красным закатным пламенем, а командир отряда стал выкликать имена тех, кому следовало ехать вперед и искать приличное для ночлега место, только тогда отец Мигель решился.

С сочувствием глянув на застывшее лицо герцогини, он прокашлялся и спросил:

– Ваша светлость, что же вы все-таки скажете?

Закаменевшее лицо едва дрогнуло.

– А что тут скажешь, Мигель?

Герцогиня смотрела за окно как больной, не имеющий возможности двинуться. Казалось, ей тяжело даже произносить слова. Но после долгой паузы, за время которой монах решил что ничего уже больше не услышит, тихий голос мадам Иоланды зазвучал снова.

– Какой страшный закат, Мигель. С самого детства я чувствую непонятную тоску при этих красных закатах. Еще в отцовском дворце, маленькой, когда видела их за окном, всегда хотела заплакать. Без отчаяния… просто чувствовала себя так, будто что-то упускаю.

– Отец Телло всегда говорил, что красный цвет вызывает тревогу.

– Да… Телло… Он многое видел… Только теперь мне страшно.

Карету тряхнуло на ухабе, но герцогиня этого не заметила.

– Знаешь, чего мне больше всего хочется, Мигель? Мне хочется сказать, что это самая обычная крестьянская девочка, и чтобы именно так и было на самом деле. Хочется, как и раньше, ничего о ней не знать и ничего не бояться…

– А вы боитесь, ваша светлость? – удивился Мигель. – Но чего?!

– Сама не знаю.

Герцогиня странным, почти судорожным движением вскинула руку к горлу и расстегнула две верхние пуговицы своего дорожного платья.

– У меня, Мигель, какая-то паника в душе. То ли за эту девочку страшно, то ли за всех нас… То ли страшно, что уверовала против воли. И ведь сама прекрасно понимаю, что ничего особенного не произошло – девочка, как девочка! Голоса у нас то и дело кто-нибудь слышит. Но… Если бы только она так не смотрела… И тоска эта, как будто что-то упускаешь…

Герцогиня пошире раздвинула ворот, оторвала, наконец, взгляд от окна, и глаза ее, словно вобравшие в себя всю красноту неба, обратились на отца Мигеля.

– Скажи мне, как объяснить это чувство? Как будто вынули из тебя совесть, отчистили ее ото всего ненужного, поставили перед тобой и велели смотреть ей в глаза.

– Это знак, ваша светлость.

– Знак чего?

– Вашей избранности, – печально улыбнулся Мигель. – Нельзя сотворить Чудо, не посмотрев в глаза своей совести.

– А разве сам ты того же не испытываешь? Прислушайся к себе и ответь – только честно – не дрожит ли твоя душа при осознании того, что прямо сейчас, в эту минуту, по земле ходит новый Спаситель в облике маленькой девочки? Ты готов, понимая все это, встретиться с ней вновь в час ее славы, когда каждому придется предъявить свою веру в том виде, в котором она имеется. В истинном виде, понимаешь?! То есть, говоря иначе, мы должны будем признать, что не верили в это второе пришествие, раз уж взялись творить его собственными руками! А также признать и то, что когда Господь сам явил свое Чудо, первым порывом было его не признавать! Деревенская девчонка – все! До последней минуты я сидела и думала, как бы это не выпускать ее из глухомани Домреми, чтобы не рухнули мои грандиозные планы!

– А сейчас? – тихо спросил Мигель.

Герцогиня косо усмехнулась.

– Отец Телло завещал мне не сомневаться. До сих пор сомнений не было, значит, все что делалось – делалось как надо. Я хорошо подумала. Пусть обе девочки растут – каждая на своем месте. Одна станет душой, а другая телом. Карл Лотарингский воспитает ту, ты, мой друг, проследишь за этой, ну а я… Я пока посмотрю в глаза своей совести и поищу способ как эти душу и тело совместить… – Глаза герцогини сверкнули. – Так и тянет сказать, что призвание мое в том и состояло, чтобы создать тело для этой небесной души, да, Мигель? Но, покарай меня Господь если я вру: такой тоски и такого страха во мне никогда не было…

Комендант Вокулера, мало что понимая, смотрел из окна на отъезжающий отряд анжуйских лучников. Рано утром ему передали прошение от их командира, господина де Жен, о дозволении разместиться на постоялом дворе при крепости. В бумаге указывалось, что отряд сопровождает две кареты с тремя путешествующими дамами из дома герцога Анжуйского и духовника самой герцогини, который в Домреми наведывался уже не раз. Также прилагались охранные грамоты для проезда по территории Шампани.

«Черт их знает, что им тут нужно?», – подумал комендант. Разрешение скрепя сердце дал, но велел своим людям строго следить: «и, ежели что… короче, не зевайте!».

Времена наступали ненадежные: чуть расслабишься – и вчерашние друзья мигом нож в спину воткнут! Вон, Бургундия… Отродясь с ними никакого дележа не было, а третьего дня, говорят, две деревни под Удленкуром пожгли. Это ж совсем рядом! И куда только этих анжуйских дам понесло?!

Комендант поскреб лысеющий затылок. Странный отряд, ох, странный! Одна карета куда-то уехала, потом вернулась. Полдня не прошло, а от них новое прошение: об охранной грамоте до границ Лотарингии, дескать, съезжаем! Он-то думал – дальше поедут, а они развернулись да обратно… Вот и гадай теперь: зачем приезжали и что тут делали?

«Герцогу, что ли, сообщить?» – подумалось коменданту.

С одной стороны, отряд, вроде, вел себя вполне безобидно, но с другой…. С другой стороны – отряд есть отряд, к тому же вооруженный. И эта отъезжавшая куда-то карета… Нет! К черту! Дамы там – не дамы, а герцога лучше поставить в известность!

Комендант решительно подошел к столу, порылся в ворохе бумаг, откопал под вчерашними донесениями относительно чистый лист и принялся искать перо.

Оно нашлось далеко не сразу – общипанное и совершенно измочаленное на конце – что привело коменданта Вокулера в окончательное и полное раздражение.

Кликнув слугу, он приказал очинить и принести новое перо, но и то с первых же строк зацепилось за бумагу, плюхнув на лист жирную кляксу, и так