Мальчик еще раз осмотрел яркие фигуры, кучно бьющиеся на тесном поле гобелена.

– А разве смерть командира не означает полного поражения? Если Бемборо убили, Бомануар мог больше не сражаться.

– Нет, не мог. – Глаза мужчины мечтательно блуждали по вытканным далям Жослена и Плоермеля. – Турнирное соглашение – это слово чести. И если оговорено, что бой заканчивается лишь когда последний воин одной из сторон лишается оружия, сил или жизни, значит, так и будет, даже если командира убьют одним из первых. На место Бемборо встал его оруженосец Крокар и продолжил бой не хуже любого из рыцарей…

В этот момент дверь в кабинет короля бесшумно отворилась, и на пороге показался герцог де Бурбон – верный сторонник Бернара д Арманьяк, недавно назначенный при его посредстве на должность Великого управляющего двора. Приложив палец к губам, он дал понять подобравшимся стражникам, что мешать беседующим и реагировать на его появление не нужно и сам с интересом прислушался.

– Впоследствии ваш прадедушка король Иоанн, – тихо говорил мужчина, – предлагал Крокару французское дворянство, рыцарство и женитьбу на дочери одного из славнейших семейств Франции, но получил отказ.

– Почему?

– Крокар был англичанин и предпочел вернуться на родину. По моему разумению, этот его поступок заслуживает не меньше уважения…

Бурбон громко хмыкнул и, выдавая себя, заметил:

– Однако на родине он рыцарем так и не стал.

Мужчина с мальчиком разом обернулись.

Герцог де Бурбон с улыбкой подошел к ним.

– Очень поучительная история, не так ли, ваша светлость? – спросил он, слегка кланяясь мальчику. – Вот так иной раз достаточно лишь попытки возвеличить врага, чтобы окончательно убить его славу на родине.

Лицо мужчины потемнело.

– Я уверен, что король Иоанн был искренен, воздавая должное достойному врагу.

Бурбон снисходительно усмехнулся. Несмотря на возраст, позволявший ему считаться человеком еще молодым, царедворцем он был уже достаточно опытным, а потому лишенным всякого романтизма.

– Короли не бывают искренними, чтобы не стать уязвимыми, господин дю Шастель, – заметил он назидательно. – Если бы английский король сделал то же самое в отношении Бомануара, кто знает, может мы бы сейчас не считали этот бой таким уж героическим. К тому же – и вы не станете этого отрицать – далеко не все там было по правилам рыцарской чести.

Танги дю Шастель опустил глаза.

– Каждая монета имеет две стороны, герцог. Те, кто смотрят на одну сторону – не замечают другую, и наоборот. Вопрос в том, кто какую сторону предпочитает.

– Да, да, знаю, – закивал в ответ де Бурбон, – мы с вами предпочитаем стороны разные. Зато от одной монеты. И, поскольку я могу позволить себе слабость быть искренним, признаю: ваша сторона не так захватана нечистыми руками, но меньше пригодна к употреблению. Слишком слепит глаза…

Танги дю Шастель молча поклонился.

В присутствии Шарля, которого он всеми силами старался ограждать от придворного цинизма, продолжать подобный разговор не следовало. К тому же, пригласили их сюда совсем для другого, и, чтобы напомнить об этом герцогу, мессир Танги поспешил сменить тему.

– Как самочувствие его величества? – спросил он со сдержанной озабоченностью. – Нас готовы принять?

Лицо де Бурбона мгновенно изобразило возвышенную печаль.

– Увы…

Он виновато развел руками, потом покосился на мальчика и тронул дю Шастеля за локоть.

– Давайте не будем мешать его светлости рассматривать картину и отойдем в сторону. Мне есть о чем с вами поговорить.

Танги повернулся к Шарлю.

– Вы позволите, ваша светлость?

Мальчик кивнул.

Еще утром, когда за ним прислали от короля, он взмолился о том, чтобы встреча с отцом не состоялась, и сейчас сразу догадался, что молитва его была услышана.

Шарль отца не любил.

Те редкие встречи, которые у них случались, ничего не оставили в детской душе, кроме недоумения, брезгливости и обиды. Безумный отец, часто заговариваясь, то и дело называл его именами старших братьев. Или лихорадочно ощупывал трясущимися руками плечи и голову сына, словно наверстывал то, что упустил за годы болезни, и, заглядывая ему в лицо, часто-часто моргал близко посаженными, слезливыми глазками. От него дурно пахло немытым телом и подсохшей мочой. А когда однажды отец вздумал его обнять, Шарлю в нос ударил кислый запах кое-как состиранной с одежды рвоты.

Говорить на этих встречах было не о чем. А то немногое, что выговаривалось, лишь увеличивало пропасть между ними, явным непониманием отца, с кем именно из сыновей он разговаривает. И сердце мальчика, готовое ответить хотя бы сочувствием такому же изгою, каким он сам себя ощущал, с обидой сжималось, наглухо закупоривая внутри все добрые чувства.

Была, конечно, еще и мать-королева, однако с ней дела обстояли и того хуже. Пугливое обожание, которое Шарль привез в своем сердце из Пуатье, очень быстро сменилось недоумением – за что с ним так? – а потом и вовсе уступило место тайной, не высказываемой и оттого особенно крепкой ненависти. Сквозь это чувство, как сквозь увеличительное стекло, рассматривал теперь мальчик весь французский двор, подмечая и постигая тонкие оттенки лицемерия, ханжества и различные приёмы карьеризма. Скрытый от внимательных глаз всеобщим безразличием, тон которому задала его мать, Шарль прежде времени выучился таким вещам, от которых детей обычно оберегают. И, возможно, очень скоро он бы начал упиваться своим никчемным положением с той болезненной и мстительной радостью, которая обычно возникает у людей долго и безуспешно ищущих любви и сострадания, не случись рядом Танги дю Шастель.

С первого же дня в Париже мессир решительно перешагнул границы своих должностных обязанностей, превратившись из управителя двора в заботливую няньку, телохранителя, воспитателя, почти что друга, и всего один шаг отделял его от почетного звания советника по всем вопросам. Причем шаг этот обиженный всеми мальчик давно бы сделал, не ограничивай сам рыцарь степень своего влияния.

– Послушайте, Танги, – зашептал де Бурбон, едва мужчины отошли от принца на почтительное расстояние, – о здоровье короля я вам сообщать, разумеется, не собираюсь. Сами знаете, дело обычное: объелся за обедом острой пищи – вот вам и припадок. Но вы все же сделайте лицо побеспокойней и держитесь так, словно обсуждаем мы только промывание его желудка.

В этот момент через приемную резво протрусил дежурный лекарь в сопровождении вереницы слуг с кувшинами и тазами.

– Повара следует четвертовать, – процедил де Бурбон, провожая их глазами. – От его стряпни и я бы свихнулся. Но, – он повернулся к Танги, – давайте-ка о деле… Вам, конечно же, известно, что на днях в Париж прибыла герцогиня Анжуйская.

– Известно.

– И о том, что приехала она устраивать брак своей дочери и этого мальчика вы,