способ заставить ее лететь быстрее других. Ей не терпелось поскорее вернуться и повеселиться со своим ненаглядным[233].

Признание полового влечения у самок птиц подготовило почву для дарвинистского феминизма, как его назвала американская женщина-биолог Патриша Говати в 1997 г. Это название может показаться оксюмороном, поскольку многие феминистки считают людей ушедшими далеко вперед от птиц и пчел. Они полагают, что эволюционная наука и упор в ней на генетику не очень-то способствуют достижению их целей. Но для биологов, включая тех из нас, кто является феминистками, отказ от связи с биологией невозможен. В конце концов, феминизм нам был бы ни к чему, если бы человечество не состояло из представителей двух разных полов. И почему же существуют два пола? Потому что половое размножение работает лучше, чем его альтернатива — клонирование. Если бы мы были биологическим видом, размножающимся клонированием, нам бы не грозило гендерное неравенство, поскольку мы все бы выглядели одинаково и одинаково размножались, но за это пришлось бы заплатить огромную цену.

Половое размножение возникло в ходе эволюции более миллиарда лет назад и у растений, и у животных не просто так. Оно настолько широко распространено, что большую часть доступной нам информации о нем мы получаем, исследуя другие виды. Например, законы наследования обнаружил силезский монах, выращивая груши. Наличие двух родителей, вносящих свой вклад в репродукцию, перетасовывает колоду генов с каждым новым поколением, позволяя потомкам быть носителями новых генетических комбинаций и быть готовыми к встрече с изменчивой окружающей средой и новыми заболеваниями. Оно позволяет нам быть генетически гибкими.

Без полового размножения мы были бы равными, но не очень успешными.

Дарвинистский феминизм стремится к более всестороннему описанию того, как взаимодействие между полами стимулирует эволюцию. Впрочем, люди не всегда понимают, почему эта тема заслуживает внимания. В 1990 г. Патриша Говати приняла участие в семинаре в рамках программы женских исследований в Кентукки, на котором сравнивала мужской и женский вклад в продолжение рода. После семинара к ней подошел разгневанный критик, который утверждал, что эволюционные аргументы не имеют отношения к делу и что все, о чем рассказала Говати, может быть объяснено мужским страхом перед женской сексуальностью. Это не было сильным преувеличением, если учесть презрение Фрейда к клитору, затянувшееся признание сексуальности у самок птиц и усилия, затраченные на то, чтобы стереть «надоевших» бонобо со страниц эволюции человечества. К женской сексуальности общество настроено враждебно, и мужчины-ученые систематически пытались запереть женское либидо в ящике и выбросить ключи[234].

Но Говати и человек, критиковавший ее, могут оба оказаться правы. Большинство людей мыслят на уровне повседневной психологии, а она существенно отличается от эволюционного подхода. Чтобы понять эволюцию, необходимо отступить от того, что управляет поведением здесь и сейчас. Вместо того чтобы учитывать мотивы, идеологию, воспитание, опыт, культуру, гормоны, чувства и прочие факторы, приводящие к принятию решений, эволюционные биологи мыслят в терминах миллионов лет. Они рассуждают с точки зрения долгосрочной перспективы, пытаются заглянуть за завесу эволюции и рассмотреть генетические предпосылки поведения. Как оно способствует выживанию и репродукции? Им нет дела до мотиваций тех, кто совершает действия, как и до того, осознают ли они свою долгосрочную выгоду[235].

Подходящим примером будет секс. Мы занимаемся им по двум причинам, только одна из которых движет нами в конкретный момент. Первая причина — это половое влечение и желание. Сильные физические изменения обеспечивают набухание и увлажнение определенных органов в качестве подготовки к акробатике, которую мы называем «заниматься любовью». Наша цель — удовлетворить потребность, испытать удовольствие, разрядить напряжение, выразить нежные чувства и так далее. Это здоровые мотивы, которые нам известны и понятны.

Наша вторая причина для секса скрывается по ту сторону завесы. Это причина, по которой секс существует и по которой мы имеем ту же занятную механику введения и толчков, что и множество других биологических видов. Секс — это способ, которым мы обеспечиваем встречу спермы и яйцеклетки, чтобы создать из них зиготу. Эта встреча не мотивирует нас. За исключением случаев, когда мы намеренно пытаемся зачать ребенка, во время секса мы не думаем о размножении. Вот почему кому-то пришлось изобрести таблетку следующего дня.

Для животных завеса эволюции еще плотнее — она непроницаема. Не существует свидетельств, что какие бы то ни было виды кроме нашего собственного догадываются, что секс порождает потомство. Хотя мы не можем исключать такую возможность, промежуток между спариванием и родами настолько длительный, что едва ли представители других видов могут связать одно с другим. Это значит, что заниматься сексом мотивирует не потребность в размножении. Хотя мы и называем половую активность животных «размножением», это всего лишь наш взгляд на происходящее, а не мнение самих животных. Для них спаривание — это просто спаривание. Матери, очевидно, знают о своем потомстве, так как они его родили и выкормили, но это знание никак не основано на информации об оплодотворении. Отцам известно и того меньше.

Двое зебр-жеребцов яростно сражаются, пока за ними наблюдают кобылы. Эта драка имеет прямое отношение к спариванию и только опосредованное — к размножению. Зебрам ничего не известно о связи между ними

Часто в документальных фильмах о природе предполагается, что животным известно об этой связи, и это раздражает. На фоне видео, где два самца зебры показаны пинающими и кусающими друг друга, закадровый голос обстоятельно вещает о том, что «эти самцы дерутся за право оплодотворить самок».

Однако самцам зебры ничего не известно о сперме, яйцеклетках, генах и о том, что приводит к беременности. Они дерутся за право спариться с кобылой. И точка! Вопрос о том, кто окажется отцом жеребят, их не касается. Только мы, биологи, заглядываем за эту завесу и думаем о том, кто из самцов передаст будущим жеребятам свои гены.

В какой-то неизвестный науке момент, скорее всего тысячи лет тому назад, наши предки начали осознавать, что для беременности необходим секс. Но как именно одно связано с другим, оставалось неясным на протяжении большей части нашей истории и предыстории.

После долгих колебаний и испытывая неловкость голландский ученый Антони ван Левенгук поместил немного собственной семенной жидкости под свое новое изобретение — микроскоп — и обнаружил в ней тысячи извивающихся «микроскопических организмов». Это случилось в 1677 г., что показывает, насколько недавно мы получили наши нынешние знания. Дарвин не имел представления о генетике и о том, как оба родителя взаимодействуют между собой. Он только предполагал, что сперма и яйцеклетка получают информацию со всего тела, впоследствии