– Ну, явилась к самому концу занятий, – недовольнопробормотала та, – показывай студенческий, так не пропущу!

Пустячок, а приятно. Всегда радостно, когда незнакомыйчеловек считает вас юной девушкой. Правда, старушка сильно подслеповата, настоле перед ней лежат бифокальные очки, но все равно хорошо! Могла бы принятьвошедшую за пенсионерку, но ведь посчитала меня студенткой. Не знаю, как вас,но меня такие мелочи очень радуют.

– Не подскажете, где тут кафе «Железный гусь»? – улыбнуласья. – Дали адресок: Разувахинская, девять, приехала, смотрю, тут институт.

Бабуська тяжело вздохнула.

– Это был институт, когда ректором покойный Сергей Львовичработал. А теперь бардак, прости господи, а не учебное заведение. Виданное лидело, в корпусе, где занятия идут, ресторацию открыть! Тьфу, противно. Ступайво двор, там увидишь.

Я обошла здание и обнаружила дверь с табличкой: «Железныйгусь», студентам 50% скидки».

Прямо от порога вниз вела довольно крутая лестница, яосторожно пошла по слишком узким ступенькам. Из подвала доносились раскатыоглушающего рока. Было непонятно, отчего ресторация носит такое название. Стеныукрашали фотографии… куриц, застигнутых в самых невероятных позах. Может, ухозяев плохо со знаниями по зоологии и они вульгарно перепутали пернатых?

Очутившись в большом зале, я чуть не оглохла. И первыенесколько минут пыталась разглядеть в клубах дыма, плавающих в разноцветномсвете, хоть какие-нибудь детали интерьера. Тут звук стих, вспыхнули люстры.Посередине помещения, на большом кругу, замерло человек сорок юношей и девушек,одетых, вернее раздетых, самым причудливым образом. Мальчики почти все обнаженыпо пояс, а нижняя часть засунута в джинсы, узкие сверху и расклешенные нижеколен. Девочки в лифчиках, каких-то прозрачных накидушках и мини-шортиках,скорее похожих на трусики, чем на одежду для похода в ресторан. Вдоль стены шлистолики, заставленные бутылками с пивом, кока-колой, фантой и заваленныепакетами с чипсами, орехами и попкорном. Очевидно, в «Железном гусе» не былокухни. В правом углу виднелась стойка, за которой взад-вперед носился паренек,на вид ничуть не старше тех, кто оттягивался на танцплощадке. Слева возвышаласьсцена. Там, на высоком стуле, в окружении огромного количества аппаратуры,сидел диджей в бейсболке и черной майке.

– Эй, – заорал он в микрофон, – ну-ка, сели по– быстрому всена места! У нас концертный номер!

Толпа шарахнулась за столики. Я протиснулась к стойке,купила чашечку кофе, чипсы и, с трудом отыскав свободное местечко, устроиласьза крохотным столиком. Алла Даниловна, решившая назначить мне свидание в стольстранном месте, явно рассчитывала на то, что никому из шумной толпы не будет донас дела и мы затеряемся среди людей. Может, и правильная мысль, но толькоприсутствующие годятся мне, а Рассказовой тем более, в дети, и мы привлечем ксебе внимание. Справив тридцатилетие, люди, как правило, перестают таскаться подискотекам, где скапливается молодежь.

В кругу заметался луч красного света, люстры погасли, и вцентре появилась девушка в ярко-синем гимнастическом купальнике. Под свист иулюлюканье зала она принялась изгибаться в разные стороны. Акробатический этюд,так назывался этот номер.

– Простите, – прозвучал приятный голос.

Я оторвала глаза от сцены и увидела юношу, в отличие отостальных одетого в черный костюм и белую рубашку. Через плечо у него виселасумка, наподобие той, с которой ездит в пригородном автобусе кондуктор.

– Вы не купили входной билет.

– Да? Извините, я не знала, думала просто в кафе зашла.

– Простите, у нас клуб. Вход десять долларов, еслипредъявите студенческий, то пять.

– Рублями можно?

– Мы не берем валюту, только российские деньги.

Я полезла за кошельком. Зачем тогда называть цену вамериканских долларах? Сказал бы просто: раскошеливайся, тетка, на тристацелковых.

Паренек протянул мне билет.

– Отдайте отрывную часть бармену, получите на выбор чашечкукофе либо бутылочку пива.

Я вновь уставилась на представление, девица в купальнике,встав на мостик, старательно просовывала голову между ногами, пытаясь достатьзубами розу, лежащую на полу.

– Эй, – произнес сзади хриплый голос.

Думая, что паренек, торгующий билетами, вернулся, яповернула голову и увидела… Люсю, дочь Аллы Даниловны, одетую, как все, вчерный кружевной лифчик, прозрачную размахайку и кожаные шортики. Но еслибольшинству девочек этот наряд шел, то Люся была слишком толстой для такогосексапильного одеяния. Правда, верхняя часть смотрелась ничего, но нижняя!Высоко вырезанные шортики не скрывали объемистого, слегка отвисшего зада, атолстые целлюлитные ляжки нужно бы незамедлительно скрыть в свободных брюках.Но Люся совсем не стеснялась своей «красоты». Она плюхнулась на стул и, обдаваяменя тяжелым запахом водки, заплетающимся языком спросила:

– Ну, это ты Лазаренко ищешь?

Девушка была сильно пьяна, очевидно, она принесла выпивку ссобой, в баре из относительно крепких напитков имелось лишь пиво.

– Да, – ответила я, – ищу.

– И зачем?

– Мужа хочу проконсультировать.

Люся захихикала.

– Чик, брык – и ку-ку! Был мальчонка, нет его. Не жалкомуженька-то!

– Ты же папеньку не пожалела. – Я решила не оставаться вдолгу.

Люся пьяно рассмеялась, схватила мой кофе, залпом осушилачашечку и плохо слушающимся языком пояснила:

– Гондон рваный! Он мне не отец.

– А кто?

– Отчим, блин. На матери женился, когда мне пять летстукнуло. Я его всю дорогу ненавидела, сучара!

– Что же так?

Люся икнула, попыталась закурить, но руки тряслись, огонекплясал возле сигареты. Потратив пару минут на бесплодные попытки, девчонкапрокомментировала:

– Во… нахрюкалась в усрачку!

Потом она сломала сигарету и прошипела:

– Сволочь он! Все бубнил: «Учись, Люся». Гулять нельзя, питьтоже, курить запрещал, денег не давал, а мамахен, глупая курица, все крыльямимахала, кудахтала: «Слушайся, Люсенька, папа плохого не посоветует». Я и впрямьпрежде думала, что он родной. Ну не повезло… зануда… А как узнала, что отчим!Кто ему давал право меня гнобить!