Устав без пользы елозить по траве, Маша свою ненависть излость вложила в ругательства, и слова «лидер», «петух», «козёл» были чуть лине самыми невинными из тех, которыми она осыпала урку. Впрочем, тем онадобилась эффекта прямо противоположного желаемому.

Похоже, она доставляла оседлавшему её уголовнику прямо-такирайское наслаждение покруче всяких «баунти».

– А хороша бикса! Ишь как чешет по-нашему! Я её всюночь готов мочалить, с короткими антрактами на перекур. А буфера-то сочнявые…

Болек с треском рванул свитер на её груди и запустил лапупод шерсть. Маша рывком приподняла голову и попробовала укусить зэка за руку.Не достала.

– Прыткая биксочка! Эх… Лифчик мешает сеансунабраться… – И с этими словами Болек ловко вытащил из-за голенища сапогазаточку.

– Не дёргайся, а то напорешься, – предупредил еёБолек и одним взмахом бритвенно заточенной стали разрезал тонкое бельё. –У-у, ништяк! Ништяк! – сладострастно застонал он, возя рукой под свитером.

– Ты смотри, не очень-то увлекайся, Болек, твой номерне первый, – как бы в шутку предупредил Шуруп, но Карташ не сомневался,что этот паханчик очень серьёзно относится к своему первенству во всём.

«В живых, ясное дело, они не намерены оставлятьникого. – Карташ размышлял отрешённо, словно речь шла не об их собственныхжизнях, а о дурацком американском триллере по телеку у старухиКузьминичны. – Вопрос лишь в том, можно ли оттянуть расправу на как можноболее долгое время… Чем дольше по времени будет отсрочка, тем больше шансоввыкрутиться…»

Странно, но страха он не чувствовал. Злость – да,первобытную, яростную злость, когда готов рвать соперника руками, выдавливатьему глаза, бить и бить, получая острое, пронизывающее наслаждение, ощущая, каквыходит под твоими кулаками из врага жизнь… А страха почему-то нет.

Может потому, что чутьё угадывает – есть, есть у них шанс.Есть. Надо только правильно его разыграть.

Может быть… Может быть, Машу спасти от изнасилования и неудастся. Похоть, от которой слепнут и глохнут, похоть зэков, годами не знавшихженщин, сдержать словами невозможно, а кроме слов ничего в его распоряжениипока нет, тут уж придётся, мать вашу так, смириться, успокоив себя, насколькоэто возможно, тем, что потом, потом им всё припомнишь, по полной программе – нозато можно попробовать спасти Маше жизнь… ну и себе тоже, если получится.Унижение, в конце концов, можно пережить – а вот смерть пережить пока ещёникому не удавалось.

То, что они сейчас не набросились на неё оголодавшимзверьём, за это надо сказать спасибо их паханчику, к женскому телу не рвущемуся.

Вероятно, не очень-то ему к этому телу и надо.

Он уже в возрасте, чуть ли не полжизни провёл за решётками иколючками, а это здоровья, увы, никак не прибавляет. Да ещё за времямноголетних отсидок, наверное, вконец отвык от женщин – зато пристрастился кмолоденьким пидерам. Подобное не редкость среди зэков, отмотавших большиесрока. Возможно, он сейчас просто держит форс. Даже скорее всего, именно так иесть. Потом, повыдрючившись: «Я должен отыметь её первым, право первой ночимоё», – он, в виде величайшей милости, уступит свою очередь Болеку иостальным. А потом, сказавши: «Я четвёртым не бываю, я отымею своих баб наволе», – этот Шуруп – типа красиво, так он посчитает, – отойдёт всторону…

Однако рассуждения – это одно, эмоции же диктуют своё. Исмотреть, как этот ублюдок лапает Машу грязными руками, Карташ больше не мог. Аруки Болека уже шарили ниже талии девушки, уже расстегнули «молнию» на еёджинсах…

– Эй, Шуруп, скажи сявке, чтобы оставил девчонку.

– Ты, начальник, никак забыл, что откомандовал своё, –дёрнулся в его сторону Шуруп. – Здеся ты зэка, а я тебе начальник… А чтопогоняло моё не забыл, хвалю.

– А ты никак собрался подохнуть в тайге? И уморитьвместе с собой своих этих бакланов? Только я один знаю дорогу отсюда.

– Да, вот ты, начальник, нам и расскажешь, как отсюдавыйти, – как о чём-то само собой разумеющемся высказался рыжий хлопец савтоматом на коленях, на «бакланов» ничуть не обидевшись. – И покажешь.

– Прав Угрюмый, ох прав, – сказал Шуруп. –Когда твои ручонки, начальник, отнимутся, когда кровушка в жилкахзастоится, – а это бо-ольно! – ты крепко задумаешься за жизнь свою неправедную, мусорскую. А когда поджаривать начнём да на ремни резать, всё намнапоёшь, начальник, сам себя обгоняя.

– А если не буду? – негромко сказал Алексей. –Ну вот прикинь, что не буду! Если с этой девочкой что-то случится, ты из меняслова не вытянешь. И знаешь почему? Потому что мне будет приятно. Приятно оттого, что хороню вас, сучар гнилых, своим молчанием. А долго вам меня мучить непридётся. Сердечко у меня слабое, боль я переношу плохо, так что загнусьбыстро, не сомневайся.

Кажется, слова Карташа Шурупа не проняли нисколько:

– Тогда твой дружок ссученный напоёт нам ту же песню.

– Да ты чё, он же не знает ни хрена! Ты сам подумай:знал бы, разве б пошёл с нами?

– А куда вы, собственно, ползёте? – задал Шурупвопрос, которой, будь он чуть умнее, задал бы первым делом.

– Он всё нам скажет – и куда идёт, и как нам тудапройти, когда бабу его резать начнём. Сначала наплачется, глядючи на то, какего тёлку натягивают во все дыры, а когда кромсать её станем, быстренько запоётсоловьём, – сказал Угрюмый, почесав щетинистый подбородок.

– Да, расскажу, – кивнул Карташ, из последних силсохраняя лицо. – Много чего тебе, падаль, расскажу… Только тебе же ипроверять предстоит, учти. И увязнешь ты со своей проверочкой в болотахнавсегда. Сдохнешь от голода и гнуса. Очень скоро вы начнёте жрать друг друга,это я тебе как доктор говорю, – а тебя, Дашенька, «коровой» назначатпервым, потому как ты самый упитанный. Мясцо молодое, аппетитное…

Угрюмый словно нехотя слез с пенька, подошёл к пленнику иноском прохаря больно двинул Карташу под рёбра. Мир для Алексея на миг исчез. Акогда вернулась способность видеть, Угрюмый уже вновь восседал на своём месте.

– А если он прав, Шуруп? – напомнил о себефилософ-костровой, лицо азиатской национальности. – Надо бы преждеразобраться, что к чему, с остальным мы всегда успеем…

Карташ обрадовался, даже боль несколько отступила. Первоезерно сомнений и раздора проклюнулось, этого он и добивался, надо развиватьуспех…

– Да врёт он, – возразил вожак. – Жизнь себекупить хочет. А покупать-то не на что, да, начальник? Ты тоже ведь заплуталтута?

– Зырь, босота! – вдруг дурным голосом проралБолек. – Чего я у крали на кармане надыбал!

И держа что-то в ладонях, как пойманную птицу, он понёснаходку на показ паханчику.

– Эт-то что такое? – Шуруп положил на раскрытуюпятерню квадратную чёрную коробочку, которую можно было бы принять запудреницу, если б не мигающая с секундным интервалом крохотная краснаялампочка. Карташ смотрел во все глаза, недоумевая, если честно, вместе сурками.