больше, чем если бы она находилась в танке, пришло довольно быстро. Работы был непочатый край: она сбивалась с ног, вынося на себе с позиций раненых бойцов. Больше таскать было некому — все, кто мог держать в руках оружие, даже раненые бойцы, были на позициях, а две оставшихся девушки-санинструктора уже давно выбились из сил, и их возможностей хватало лишь на то, чтобы хоть как-то перевязывать раненых, которых таскала в избу Антонина.

— Ох, и здоровая же ты, Тонька! — подняла на неё красные от недосыпа глаза одна из медсестричек, Валька Томилина, — сюда, сюда его родимого, укладывай! Это какой уже по счёту?

— Не помню уж… — шумно выдохнула Антонина, укладывая очередного раненого, которого она только что внесла в хату, — вроде как сорок четвёртый… только что откопали с под земли… говорят, он танк фашистский подбил.

— Да не подбил я! — жалобно и тоскливо заголосил раненый в грудь боец, — промазал я! Он, сука, хитрый попался… а я сплоховал… а потом он на меня наехал, и… — он забулькал кровью изо рта, потом сглотнул, замычал то ли от боли, то ли от безысходности, и горячечно продолжил: — вон, Петька Скворцов попал всё же, из хреновины этой трофейной, а я… мазила хуе….а!

Антонина помчалась обратно, на линию огня — казалось, что работал кровавый конвейер, страшным результатом работы которого было появление в траншеях всё новых и новых раненых…

А теперь она стояла рядом с командиром батальона, еле сдерживая слёзы ярости. Её трясло всем телом, сжимались и разжимались кулаки, зубы были стиснуты так крепко, что казалось, когда надо будет, она не сможет произнести ни одного слова, сможет только мучительно мычать от переполнявшей её ярости.

Слева, справа, и сзади стояло несколько бойцов батальона. С направленными вперёд стволами автоматов, а прямо перед ними стояла кучка из захваченных в плен двух десятков фашистов. Это были остатки мотопехоты, попавшей в огненный мешок, вместе с танками и своими бронетранспортёрами. Среди них выделялся офицер. Все фашисты стояли молча и угрюмо — они прекрасно понимали, что жизнь их сейчас подвешена на волоске, и любое неверное слово или действие может этот волосок оборвать…

— Этот? — обращаясь к Антонине, комбат хмуро кивнул на немецкого офицера.

— Эт-т-т….т. от, — с трудом разлепив губы, ответила-простонала девушка. В следующее мгновение она сорвалась с места и с кулаками набросилась на фашиста. Два наших бойца метнулись к ней, перехватили, и оттащили её, отчаянно рвущуюся к немцам, обратно.

— Он! Он! Меня! Допрашивал!! — у неё перехватило голос — она задыхалась от ярости, — и отдавал приказ вешать!!! И верёвку ещё у меня на шее поправлял!!! — она кричала, срывая голос, вперившись ненавидящим взором в немецкого офицера. По рядам наших бойцов прошла волна — её крик бил по нервам.

— Ну что же вы ждёте?! Товарищ командир! — она вышагнула вперёд и заглянула в глаза капитану Степану Дунько.

Тот поиграл желваками и разлепил губы:

— Сначала допросим, потом… — он бросил безжалостный взгляд на фашиста, — а потом этого — в расход.

— С остальными что? — спросил единственный оставшийся в живых ротный, лейтенант Сергей Леонов. Сейчас он стоял рядом с командиром батальона, и тоже хмуро смотрел на пленных немцев.

Комбат шумно потянул носом, сумрачно взглянул из-под бровей, и наконец, принял решение:

— Они военнопленные. Остальных — под замок. Приставить охрану. Потом отправим их в тыл. Чёрт с ними, если сразу не подохли, то пусть живут…

— Нет! Всё будет не так! — как выстрел, раздался за спинами звонкий девичий голос.

По рядам пробежало некое движение, многие стали оборачиваться, раздались тихие возгласы, и бойцы расступились в стороны. Капитан обернулся. Раздвигая ряды бойцов, в круг вступили пятеро: экипаж танка и два пехотинца. Впереди быстро шла Агния со свёрнутой плащ-палаткой, за ней шли Паша и Андрей с каменными лицами. На руках у Андрея были бездыханные тела двух маленьких детей, Пашка нёс в руках моток окровавленной колючей проволоки. Девушка расстелила на земле плащ-палатку, а лейтенант бережно положил на неё тела убитых детей.

— В-вот… — срывающимся голосом просипел лейтенант, — там… за околицей… — он махнул куда-то назад рукой, — на столбе висели…

Механик-водитель бросил под ноги моток колючей проволоки:

— Вот этим… они их… к столбу… — он судорожно сглотнул, — привязали.

По его грязному, покрытому сажей лицу быстро бежали две светлые дорожки от слёз.

Агния стояла, чуть подавшись вперёд, и вперившись горящими глазами в толпу фашистов, быстро, с полусекундным интервалом, перебрасывала поток своего внимания с одного на другого. Оставшиеся в живых фашисты, обливаясь холодным потом, все как один, старательно косились в сторону, когда её глаза с кровожадной сосредоточенностью сверлили их взглядом.

Линия наших бойцов качнулась; пальцы, положенные на спусковые крючки, еле заметно дрожали, выдавая их чувства.

В этот момент Агния нашла то, что она так старательно искала. И шагнула вперёд.

Комбат стиснул челюсти, скрипнул зубами, и правой рукой молча расстегнул кобуру.

Послышалось звонко-напряжённое:

— Одну секунду!

Опережая его, Агния быстрым шагом решительно подошла к куче пленных немцев, её правая рука вдруг совершила молниеносное движение, тускло мелькнуло лезвие непонятно откуда взявшегося клинка, брызнула струя крови, и голова ближайшего к ней фашиста легко отделилась от его тела. Фашисты шарахнулись в стороны. Раздался всеобщий вздох изумления. Ловко подхватив левой рукой скатившуюся с плеч голову, она, словно ветхозаветная Юдифь, обернувшись назад, замерла на секунду с отрезанной головой в руке, а затем с размаху яростно швырнула её на землю со словами:

— Вот он, этот палач!! Это он… этих детишек! Его работа!! Я знаю!!!

И резко повернулась обратно к пленным фашистам, поигрывая ножом. И было в её взоре что-то такое, отчего эти, в большинстве своём плечистые, решительные и наглые здоровяки, вдруг шарахнулись от неё в стороны. Звериный, животный страх обуял тех из них, кто стоял к ней ближе всего. Она же, яростно обжигая их взглядом, перешагнула через опавшее тело казнённого ею палача, быстро врезалась в их толпу, ухватила за рукав сначала одного, пожилого солдата с толстой небритой мордой, похожего на Гашековского Йозефа Швейка, а потом другого, худого дрыща в круглых очках на разбитом носу. У обоих был вид насмерть перепуганных, затравленных животных. Неожиданно сильным движением, никак не вязавшимся с её скромной комплекцией, она вытолкнула этих двоих в сторону.

— Вот только эти двое не убивали мирных жителей. Один — повар, второй — писарь при штабе. Этих можно и в тыл отправить — сюда они попали случайно, а эти… — она с бешеными искрами в глазах зыркнула в сторону оставшихся, — все виновны!! У всех