– Пристают? – спросил он. – Я видел изокна... Похоже, вы его отбрили. Вид у парня ошарашенный.

– Да ладно, – отмахнулся я. – Видно же, чтопарень раньше писал о проститутках, скандалах, постельных утехах певичек, а тутпослали говорить с нормальным человеком!.. Конечно, парень растерялся. В егомире нормальных нет.

– Подлая рать, – сказал Кречет сраздражением. – У меня нет особой симпатии к коммунистам или либералам, нокогда вижу, что все газеты – все! – лизали зад президенту, предыдущему,конечно, и ни одна из этих пишущих тварей не рискнула вставить ему перо, хотяпо стране ходили видеокассеты с записями его пьяных похождений на Западе, тоясно, что у нас за пресса.

За столом подняли головы, прислушивались. Возможно, упрезидента в этот момент как раз оформлялась некая инициатива, важно успетьпонять ее раньше других.

– Господин президент, – сказал Коган оченьсерьезно, – зато теперь вы не можете пожаловаться на отсутствие интереса квашей персоне. Значит, с вашим избранием демократия восторжествовала!

Кречет отмахнулся:

– Эта мразь просто чует, что я вот-вот упаду. И посвоей подлой привычке лягать постаревшего льва, спешат, спешат! Но я ужпостараюсь, чтобы...

Его огромные кулаки угрожающе сжались. В кабинете наступилотягостное молчание. Коган сказал мечтательно:

– Зато потом... Вот будут лизать, зализывать,зацеловывать... Кожу сотрут! Хотя нет, у нашей прессы языки шелковые.

– Иногда и там, за бугром, – сказал я, –языки не только шелковые, но и истекают медом.

Краснохарев буркнул, не отрываясь от бумаг:

– Реклама, что ли?

– Можно назвать и так, – согласился я. –Реклама своего образа жизни. Как сирены, что обольщали Одиссея, поют... НоОдиссей сумел устоять, а мы – нет.

На меня посматривали с сомнением, но внимательно. Хоть какиеглупости я ни говорил, но все-таки президент зачем-то меня приглашает. Болеетого, прошел слушок, что даже советуется.

Кречет усмехнулся:

– Я сам слушал этих зарубежных сирен. Нашеправительство здорово постаралось, чтобы их слушали и всему верили без оглядки.Мол, раз глушат, значит – там правда. Извечно русское отношение к власти...Мне, как и всем, нравилось все запретное. Как нравилось и то, что позволяло некарабкаться на гору а позволило бы катиться вниз... Ведь по сути прежняя властьусиленно тащила человека на сверкающую гору, а запад вкрадчиво уверял, что вэтом самоистязании нет надобности.

Он бросил на меня быстрый взгляд, но я уже упорно смотрел встол. Кречет говорил цитатами из моей старой книги по психике масс. Может быть,ему будет неприятно, что я замечаю, кто знает.

– Возьмем простейшую ситуацию, – продолжал он сядовитой улыбкой, – когда человек решил бросить курить или пить. Иливозьмем того больше: решил по утрам делать зарядку, учить язык, бегатьтрусцой... И вот все вокруг начинают: да что ты с нами не пьешь, не уважаешь,да? Да закури разок с нами, это здоровью не повредит, все враки! Вон посмотрина Митрича: курит, пьет, а все еще к бабам ходит, хотя ему семьдесят лет! Вонихний Черчиль каждый день по толстой сигаре, бутылке виски, толстый, как копна– а помер в девяносто лет!.. улавливаете?

Краснохарев покряхтел:

– Что ж, Одиссей всем ухи воском забил, а нам чем?

– Вот-вот! В начале века можно было в изоляции строитьхоть коммунизм, хоть царство божье на земле. Но с приходом радио, те, ктострашится таких строителей, стали уверять, что можно жить и никуда не стремясь,просто жить. И что так жить даже лучше! И плевать на высокие цели и мотивы!Человек произошел от обезьяны. Он сам обезьяна и обезьяной останется. Вот вамработы Фрейда, Моррисона... И когда изо дня в день тебе долбят, что можнопрожить и без утренней зарядки, и что не обязательно истязать себя диетой, тонадо быть сверхчеловеком, чтобы устоять. Но народ не состоит из сверхлюдей.Простого человека всегда легче уговорить бросить работу и полежать, чем работать.

* * *

Кречет все чаще посматривал на меня, наконец отвел всторону:

– Что-то случилось?

– Ничего особенного, – ответил я с неловкостью,голос президента был полон участия, словно боевой генерал внезапно превратилсяв священника. – Просто я не в своей тарелке... И не за своим столом.

– Почему так?

– Все работают. Как вы изящно выразились, пар... илипена из одного места. Только я...

– Ну-ну, что делаете вы?

– Вот именно. Что делаю я? Все вокруг специалисты. А я?

Он внимательно посмотрел на меня, покачал головой:

– Возможно, вы последний на свете философ. Не зря же яиз вашей книги по памяти почти главу прочел! Надеюсь, заметили?

– Спасибо, – ответил я с неловкостью, – у васдействительно сказочная память! Но насчет философов... Их выпускают философскиефакультеты крупными партиями.

– Философами не становятся, получив красивый диплом спечатями. Философ видит то, чего не видят специалисты. К тому же видит... все.Целиком.

Я пробормотал:

– Спасибо. Я просто не уверен, что это обо мне.

Он тепло улыбнулся:

– О вас. А к тому же, вам некуда больше деться. Здесьсамые близкие вам по духу люди. В остальном мире вы не можете рассчитывать нина популярность, ни даже на понимание. Вы слишком... революционны.

– Это я-то?

– Да. Взгляните на революционеров одного шажка. Ну,зачем называть фамилии?.. Уживались неплохо и при Советской власти. Один, кпримеру, считается отцом страшного оружия, которым мы долго грозили Западу...хотя теперь знаем, как наши шпионы перетаскали нам все ихние секреты... Онлауреат всех Сталинских, Ленинских, Государственных и прочих премий, грудь ворденах правительственных наградах... а уж когда получил все выше крыши,долларами хоть стены своих дач оклеивай, тогда-то и заявил, что советская властьне совсем хороша, гуманности в ней недостает, права человека слегкаущемляются... Как будто раньше не видел! Мы все видели, понимали, шептали другдругу на кухне, а он не понимал, ребенок какой! Оружие делал, некогда было.Правда, если он отец такой страсти, то для кого ее воровали наши шпионы, и закакую кражу секретов ФБР пересажала уйму народу?.. То же самое и другие герои.Сейчас нахваливают власть в России, а вот Старохатская всем как кость поперекгорла. Слишком честна, чересчур бескомпромиссна, не хочет смириться, что все мынемножко... ну, ладно, здорово-таки свиньи, одну ногу вытащили из дерьма, пораостановиться, ишь что вздумала: совсем вылезти да еще и помыться, не понимает,дура, что в дерьме как-то привычно... Вы тоже, Виктор Александрович, в своемнетерпении заглядываете слишком далеко.

– Так то в книгах! А в жизни я люблю сидеть в темнойноре. И чтоб не дуло.