Кабинет полковника оказался чуть ли в конце страшноватогозабора. За этого время он сумел одеть маску радушного хозяина, радушноулыбался, даже глаза улыбаются, я мог бы в самом деле поверить, что он рад,будь я лет на двадцать моложе... или глуп, как русский интеллигент.

– Вот здесь опись... так сказать, описей. Если васзапустить в главное хранилище, то вам понадобится лет восемьсот, чтобыразобраться хотя бы с передними полками. А их там еще на пару тысяч лет...Садитесь вот за этот стол... Вот эту папочку, пожалуйста. В ней почти пудиквесу, но это только генеральная опись...

Понятно, заботится не о моем времени, а чтобы я не лазилбесконтрольно, но мне самому уже хотелось поскорее уйти, а те полки с бумагамипоказались не слишком, не слишком.

– Компьютеры нужны, – сказал я досадливо. –Сразу бы любую информацию... Вам же самим легче.

– Да, – согласился он, – но вам трудно в этоповерить, однако у нас нет денег. Это в кино показывают какие-то операции сзаграничными вкладами.

– А что, не грешны?

– Нет, – ответил он с вызовом, и я поверил, что, всамом деле, если даже руки по локти в крови, то чужих денег к этим рукам неприлипло.

– Что же так?

– А вот так. Мы законы не нарушаем.

– Только мало кто знает, – заметил я, – покаким законам вы живете. И работаете.

Он мне тоже не нравился, как и я ему, но с бумажкойпрезидента я не ощущал трепета перед всемогущей ГПУ или НКВД, забыл как зоветсятеперь.

Он сказал с вызовом и одновременно с гордостью:

– Нас еще академик Цукоров называл элитными частями,которых коррупция не затронула.

– Вас ничто не затронуло, – сказал я,осматриваясь. – Даже так называемая перестройка.

Он скупо улыбнулся:

– Вы бы видели сколько здесь на самом деле хранитсяулик и записей! Их достаточно было, чтобы пересажать почти всех писателей. Вседиссиденты! Но мы этого не делали. Только изредка, чтобы напомнить Западу онашем контроле над ситуацией.

– Бросьте, – сказал я, морщась.

– Что?

– Бросьте, говорю. В нашей стране даже диссидентствобыло только для московской элиты. Для сынков высшей власти. Их журили, ихпредупреждали, им грозили пальчиком, устраивали разносы. В конце-концов те приочередной поездке на Запад оставались там. А мог ли простой рабочий или инженерэкономика, ни политика, ни инвестиции... Идея! Нужна мощная идея, котораяпросто выступить в эфире? Да в моем городе таких просто убивали в подворотнях.Мол, хулиганье шалит. И никакого шума. Все тихо. Это Василий Аксенов или БулатОкуджава, которых я люблю и читаю взахлеб, будучи сынками высших партийныхбонз, могли публиковать свои диссидентские вещи и не быть убитыми втихомолку!Остальные же попросту исчезали. Незаметно. Ибо замечают либо исчезновениеименитого, либо массовый расстрел. Но власть сделала вывод из хрущевскихразоблачений. Неименитых инакомыслящих убивали массово, но порознь. Именно они– герои, а не те, которые сладко ели и мягко спали здесь, ездили на Запад, гдетоже сладко ели и мягко спали, а потом и вовсе остались там. А сейчас приезжаютпоучать нас, сытые и выхоленные. Да, хорошие люди! Но герои не они, а те,лагерники, убитые...

Ничуть не смутившись, он посмотрел мне в глаза ясным чистымвзором, развел руками:

– Все-таки жаль, что у нас нет компьютеров. Вы бы сразуувидели, что у нас масса компромата на интеллигенцию, которую мы неиспользовали.

– Так купите, – сказал я настойчиво. –Компьютеры теперь стоят копейки.

– Но тысячи машинисток, чтобы все перепечатать? Адопуски на этих машинисток? Они все должны быть нашими работниками высшейсекретности...

Я удивился:

– Вы что же, не слышали о сканерах? Даже у меня вквартире стоит!

Он развел руками, мол, не слышал. Слышал, подумал я злобно.Дурачком прикидываешься. Страшишься, что если ввести в компьютеры, то наши жехакеры тут же все повытаскивают через Интернет, через телефонные сети, просточерез электрические лампочки. Будете страшиться зажигать свет, при свечах житьбудете. При таких страхах лучше уж совсем без компьютеров!

Я листал этот пухлый том, неплохо устроившись за небольшимстолом в дальнем углу, когда раздался телефонный звонок. Полковник, морщась,взял трубку. Отвечал односложно, глядя на меня с неприязнью.

– Пусть зайдут, – сказал он наконец и положилтрубку.

Взгляд его оставался на мне, и я вежливо поинтересовался:

– Чем-то могу помочь?

– Ерунда, – отмахнулся он. – Просто сейчассюда зайдут двое...

– Понятно, стрельба будет?

– Мы работу на дом не берем, – буркнул он. –На чужих континентах справляемся. Просто этой паре хочу задать пару вопросов.Пустяки, ничего серьезного. Если вам не помешает, я расспрошу их в вашемприсутствии. Ничего секретного, уверяю вас.

– Да мне хоть строевой подготовкой здесьзанимайтесь, – ответил я любезно.

– Спасибо, – ответил он так же любезно. – Выбудете удивлены, узнав, что большинство сотрудников секретных служб даже непредставляют, что такое строевая подготовка.

– Надеюсь, я этого не узнаю...

В двери постучали, вошли двое, супружеская пара. Когда людиживут долго вместе, они становятся похожими больше, чем брат и сестра. Я бымог, глядя на них, рассказать, сколько лет и месяцев они прожили, как частоссорились, что едят, каких взглядов придерживаются, какие книги читают и какуюмузыку слушают.

Полковник пригласил их радушным жестом:

– Садитесь, садитесь!.. Как отдыхалось?.. МиловановСергей Павлович... Милованова Ольга Ивановна.

Милованов, мужчина с умным усталым лицом, вежливо заметил:

– Иван Степанович, к вам вызывают не затем, чтобырассказывать, как отдыхалось.

– Ну, почему же...

– Мы не настолько знакомы, – улыбнулсяМилованов. – Я видел вас пару раз, вы дважды удостаивали наш институтсвоим высоким посещением, но представлены друг другу мы не были.

Полковник хохотнул:

– Что мы и делаем сейчас!.. Но вы правы, СергейПавлович. Хотя сейчас и свобода передвижения, мир без границ, но мы, работникиразведки...

Милованов прервал мягко:

– Я никогда не работал в разведке.

– Кто спорит? Но вы работали в... это называлосьящиком. Работали в ящике. Срок невыезда был десять лет. Потом, когдаперестройка, гласность, срок сократили до пяти.

Милованов напомнил:

– Но полгода назад была тщательная проверка работ,которые относятся к секретным, а которые нет. То, над чем я работал, относитсяк, увы, проблемам, которые Запад не интересуют. Так написано черным по белому.