— Порядок, — сказал Глыба. — Трое зашли, троевышли… Пошли?

— Пошли, — сказал Смолин, хищно прищурясь.

Он вошел первым под мелодичный звон колокольчика. В торговомзале была одна Вероника, блондинка с мозгами стояла у своего стола и курила спечальным, отрешенным лицом. На Смолина она уставилась без малейшего радушия —ну, ничего удивительного, учитывая все, что здесь только что происходило —однако он в себе сейчас не ощущал ни жалости, ни деликатности.

— Привет, очаровательная, — сказал онбезмятежно. — Шеф у себя?

— У себя… Но у нас сегодня…

Смолин, сделав рукой неопределенный энергичный жест, прошелмимо нее, как мимо пустого места, сопровождаемый топотавшим по пятам Глыбой,привычно распахнул дверь кабинета. Врубель сидел за столом, ссутулясь,понурясь, обмякнув, смело можно сказать, совершенно раздавленный нешуточныминевзгодами. Его состояние Смолин оценил с полувзгляда: ну разумеется, сегоднямаялся с дикого бодуна, но только собрался поправиться, нагрянули милиционеры,а уж те, конечно, не позволили гражданину душевно опохмеляться прямо в ходеоперативно-следственных мероприятий. Так что в плачевнейшем состоянии сейчаснаш Врубель. Как писал один из шантарских классиков, жить всегда страшно, а спохмелья тем более. Ну, и после всего случившегося. Состояние у скота сейчасспецифичнейшее, что и следует использовать на всю катушку…

— Слушай, — сказал Смолин. — От тебя сейчасменты выходили… Неужели подловили?

— Да хрен нас с Вероничкой подловишь…

— А чего ж вид убитый?

Помотав раскосмаченной головой, взлохматив бороду, Врубельвыругался — длинно, витиевато, уныло.

— Случилось что? — заботливо поинтересовалсяСмолин. — Давай, здесь все свои, — он кивнул на Глыбу. — Этомой, так сказать, внештатный сотрудник, при нем можно…

— С-сука бичевская… — печально сказалВрубель. — Урыл бы, только где ж его теперь сыщешь…

— Да что случилось? Не косись, не косись, это человексвой он со мной год работает…

— Да понимаешь… — печально сказал Врубель. —Приходит бич не бич, но что-то близкое. И за смешные деньги предлагаетпортсигар… Васька, ты б его видел! Серебра почти фунт, чекухи дореволюционные,накладок куча, причем тематика военная… Такая вещь… Любой бы хапнул… Ну, я и…

— Понятно, — сказал Смолин с большим знанием дела.

Вообще-то закон требует, чтобы у сдатчика вещи непременнотребовали паспорт и выписывали надлежащим образом квитанцию в двух экземплярах— соответственно, для продавца и покупателя. Порой антиквары это выполняютскрупулезнейше — особенно когда клиент не внушает доверия и следуетподстраховаться: вполне может оказаться, что это ворюга пришел сбрасыватьхапаное, или просто-напросто великовозрастный балбес втихомолку унес из домалюбимую мамочкину безделушку. А порой… В общем, каждый решает эту проблему самдля себя, полагаясь на свой профессиональный опыт, знание людей и все такоепрочее. Частенько случается, что и рискуют. С каждым бывало, со Смолиным в томчисле. Иногда прокатывает, а иногда можно и запалиться, как Врубель только что.Как карты лягут.

Впрочем, в данном конкретном случае ни карты, ни Фортуна, нипрочие случайности абсолютно ни при чем. Если учесть, что этим «бичомпохмельным» был некий неизвестный Смолину приятель Глыбы (по заверениямпоследнего, человек надежный), а милиция всего через часок после этой негоции кВрубелю нагрянула, не по собственному усердию, а в результате хитройкомбинации, давно задуманной Смолиным и с помощью Багрова провернутой…

— Ага, — сказал Смолин. — А потом ментынагрянули?

— Часа не прошло… — прямо-таки взвылВрубель. — Мол, нам известно доподлинно, что вы купили такую-сякую вещь… Иописывают его досконально. А что делать, если он у меня в столе? Они обыскгрозились устроить… на что, суки, имели право.

— Ага, — повторил Смолин. — И ты, значит,сделал добровольную выдачу?

— А что мне еще оставалось? Обыск они, козлы, все равносделали, хорошо хоть, не было ничего такого… Ерунда, в общем, я им бича описалв точности…

— Через час, говоришь? — задумчиво произнесСмолин. — Знаешь, что мне представляется? Что этого твоего бичика как развзяли, душевно порасспросили, куда вещички девал — ну, а он тебя заложил вмиг.Первый раз, что ли, такое в нашем веселом бизнесе?

— А похоже…

— Тебе-то ничего не предъявили? — прямо-таки сотеческой заботой спросил Смолин.

— Да что они мне предъявят? — вскинулсяВрубель. — Меня голыми руками не возьмешь, сам знаешь. Статьи тут нетникакой.

— Это точно, — сказал Смолин. — Но историявсе равно чертовски неприятная.

— Да уж куда неприятнее…

— Особенно в преддверии столь эпохального события, какучреждение Гильдии антикваров с тобой во главе…

— Вот то-то и оно, — с совершенно убитым видомпротянул Врубель. — В самое неподходящее время… Откуда он, тварь, взялся,и откуда вещь взял? Если бы стырили у кого-то из наших, тут же пошел бы обзвон…

— Это точно, — сказал Смолин. — В три минутыдруг дружку обзвонили бы…

Помассировав сердце под рубашкой, Врубель еще какое-то времяпосидел с убитым, да что там, раздавленным видом, потом, очевидно собрав вкулак волю и энергию, воскликнул:

— Ну, теперь-то позволительно и остограммиться… ПойдуВероничку домой отправлю и вмажу малость…

Он шустро выскочил за дверь, вернулся почти сразу же,потирая руки и радостно гримасничая, извлек из антикварного буфета непочатуюлитровую бутылку водки. На его физиономии уже не присутствовали посторонниемысли и чувства, даже огорчение пропало напрочь — осталось только яростноепредвкушение алкогольного ожога в желудке. Бог ты мой, подумал Смолин сотвращением, не в том беда, что это мразь законченная, а в том, что мразь —мелкая, с неоправданными амбициями вдобавок и чуть ли не манией величия…

— Посмотри там, — сказал он Глыбе. Тот выскользнулза дверь, быстренько вернулся и прилежно доложил:

— Мочалка и в самом деле слиняла. Дверь изнутризаперта.

— Тики-так, — сказал Смолин, нехорошо ухмыляясь.

— Будете? — нетерпеливо спросил Врубель,ожесточенно и неуклюже свинчивая жестяную пробку.

— Я за рулем, — сказал Смолин. — А у негопечень…

— Как хотите. Я-то сейчас тяпну от таких переживаний…

Он набуровил себе полный граненый лафитничек, стоявший тутже, выплеснул водку в рот, сморщился, перекосился лицом, закусывать, конечноже, не стал, да и нечем было. Чуть посидел с закрытыми глазами, понемногурасплываясь в блаженной улыбке, открыл глаза, прошептал:

— Хорошо пошла, зараза… Ну, первая колом, втораясоколом, третья — ясной пташечкой…