и отколовшейся от нее в незапамятные времена скалой. Вот по той расселине Семен и вышел тогда к этому самому дому. К травке и яблонькам, что были натыканы на заднем дворе, совсем как он рассказывал Жустин всего десять дней назад. Лишь в одном ей не признался: шел он сюда не случайно. С контузией, на последнем дыхании, зажимая в кулаке разрыв на коленке и уже перестав следить за моргающей красным светом шкалой манометра… Домой он шел. Точно зная куда, но совершенно не удивился бы запертым наглухо дверям входного шлюза. Ведь, уходя на войну, Семен был уверен, что переступает этот порог в последний раз. В том, что выживет, он, по молодости лет, не сомневался. Но слишком многое из прежней жизни ему пришлось отторгнуть и презреть, чтобы встать к панораме орудия на той первой канонерке… И главное даже не слова отца, всю последнюю ночь пытавшегося убедить упрямого сопляка не совершать безумства. Главное – его взгляд вслед. Вот отсюда со второго этажа, через это самое стекло веранды. Добираться до сборного пункта по подземной магистрали было неудобно – три пересадки. Куда ближе напрямик по поверхности на луноходе… Но этот взгляд Семен чувствовал даже тогда, когда поселок скрылся за выпуклым горизонтом.

Отец уже тогда чувствовал себя неважно. А потом были семь лет войны, и ни единого слова по телефону, ни единой строчки в письме… В общем вернулся Семен почти вовремя, всего через три года после похорон. Видать, затем и подался в наемники, что б иметь возможность продолжать убивать леров. Такая вот глупая месть, родившаяся из страха признаться самому себе, что горе-оккупанты здесь совсем-совсем не при чем…

Разве можно было рассказать все это Жустин, да еще смотреть ей после этого в глаза?

Впрочем… Семен вздохнул. Сама Жустин умудрилась в десятки раз перещеголять его во лжи. Скорее бы возвращался Груббер что ли? Уж очень хотелось начистить кому-нибудь морду.

Груббер действительно вернулся утром. Не спозаранку, перебудив, весь дом и не к полудню, заставляя себя ждать. В банальные девять утра по Гринвичу. Семен почти успел к этому времени позавтракать – провинившийся вчера Патрик сумел раздобыть где-то деликатесную овсянку. Солнце почти успело зайти – рассеченная длинными резкими тенями равнина стала полосатой как зебра. Док наверняка успел поднять на ноги Жустин, агенты – поменяться сменами, лер… тоже наверняка что-нибудь успел. Лишь бы не помереть.

Соскребывая овсянку с донышка тарелки, Семен проследил косым взглядом за длинной подвижной тенью за окном. Взметнулась и тут же опала тяжелая реголитовая пыль, едва заметно дрогнул грунт. Презрев бетонированную специально для этих целей площадку на другом краю поселка, челнок опустился почти у самого порога, но звонка в двери пришлось ждать еще минут пять.

Семен составил посуду на сервировочный столик – Патрик потом заберет. Прошелся по гостиной, поворошил холодный пепел в камине. Потом решительно сунул в топку четыре палена и запалил патрон. Знай наших, инспектор! Сдохни от зависти!

Внизу, наконец, чавкнула внутренняя дверь шлюза, донеся приглушенный голос дворецкого: «позвольте ваш комбинезон и шлем, сэр…». Потом, как-то быстро донеслись шаги уже здесь, на втором этаже – предпочтя комфорту скорость Груббер пренебрег лифтом и поднялся по лестнице.

– Сикорский, ты здесь? – уже почти миновав дверь гостиной, Груббер резко развернулся. – Это хорошо, я боялся, что придется будить.

– В девять часов? – искренне удивился Семен.

– В девять? Черт вы же здесь по Гринвичу… Все забываю переводить часы.

Это было вранье. Просто такой намек на экстремальную важность его короткой командировки на Землю. Луна часовых поясов не имела.

На огонь Груббер не обратил ни малейшего внимания.

– Позавтракал ты, я надеюсь, в Сорбонне? – с некоторым разочарованием осведомился Семен. – Патрик накрывал на одну персону, но если ты не успел…

– Перекусил, – отрезал Груббер. – В корабле. Сикорский, признайся, ты же не держишь меня за идиота? Осесть здесь, на Луне, вместо земной штаб-кваритры департамента, целую неделю жевать сопли, а потом и вовсе бросить трех ценных фигурантов на дебилов-охранников и свалить на планету. А?

– Ну… – Семен почесал переносицу. – Признаться было искушение. Но я с ним справился. Слишком мало фактов для такого вывода.

Груббер кивнул.

– Вот и я все меньше склонен держать тебя за рядового наемника… Надеюсь ты понял, почему не попробовал сбежать отсюда ночью? Унять моих шестерок для тебя дело двух минут. Потом на Сортировочную – наверняка там остались кореша. Хотя нет – далеко. Придется же на краулере по поверхности… Ну тогда на Пересадочную. А там… Ну хотя бы взять любой готовый к старту борт с заложниками и в нейтральные пространства. Нет?

Услышав любимое словечко, Семен поморщился.

– Как я задницу в сортире подтираю, ты случайно не изучал?

– Надо будет – изучу, – хладнокровно заметил Груббер. – Для дела и не такое изучал. Ну, так что, Чистоплюй? Ты действительно понял, почему этого не сделал?

– Нашел дурака, – Семен натужно усмехнулся. – У тебя наверняка козырек в рукаве. Наблюдение со спутника, крейсер на стационарной орбите. А может ты и «Луну-пересадочную» закрыл? На все эти сутки. Нет?

– Не без этого, – согласился Груббер. – Козырек есть, конечно, как без него. Хотя, и не туз, так – валетик. Тебе бы хватило, но ведь дело не в этом, Сикорский. Плевал ты на мои козыри, не из той породы, что б на моего валета не поискать крапленую шестерку, если игра по-твоему стоит свеч. Однако не стал. Потому что ты в ступоре, Сикорский. Ты мстил лерам за то что опоздал вернутся домой с войны, но оказалось это всего лишь вранье лицом к лицу с зеркалом. Ты дрался за свою женщину, но оказалось что она не твоя, что она лгала тебе два года подряд, да и неизвестно теперь женщина ли вообще. Ты игрался в свою маленькую революцию, сочувствовал марсианским сепаратистам, упивался свободой от обязательств всякого добропорядочного гражданина, гордился крошечными победами… Но свобода тоже оказалось ложью, подачкой департамента Содействия, да и победы твои случались с нашего разрешения. Все в твоей жизни развалилось на куски, и ты больше не знаешь, что с этим делать. Не знаешь даже, хочешь ли вообще что-то делать. Вот почему ты не ушел на Пересадочную, Чистоплюй. Я надеюсь, что ты это все-таки понимаешь, потому что времени на душевные терзания у нас с тобой больше нет.

Усилием воли Семен разжал кулаки. Скосил взгляд на последний солнечный проблеск над равниной. И, наконец, произнес:

– Кое про кого я точно знаю – чего хочу.

– Догадываюсь, – Груббер усмехнулся. – Триста