Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То есть для Либермана правила и регуляции – это что-то вроде ПДД, атрибуты отброшенной формальной рациональности. А потому этнометоды – многочисленные способы локального производства города «здесь и сейчас» – никоим образом не тождественны «правилам». Он даже посвящает отдельную главу анализу того, как люди усваивают правила новой игры («…так, я, кажется, что-то понял, где-то половину, давайте начнем играть и разберемся по ходу…») – чтобы заместить правила этнометодами.
Но вот здесь и начинается самое интересное! Потому что для исследователей-витгенштейнианцев (к которым относят себя многие современные этнометодологи [Линч 2013]) правила – концепт первой орбиты. То есть нельзя помыслить практики без правил, а значит, без правил нельзя помыслить и город
…иногда пациент отпихивает свой стул и отбрасывает щелчком горящий бычок через половину комнаты с выражением отвращения на лице. Если не по своим намерениям, то по своим результатам эти «злоумышленные» оскорбления представляют собой жесты презрения.
Вернемся ненадолго к этнометодологической концептуализации города (схема 14, с. 164). В исследовании Либермана мы видели когорты пешеходов, велосипедистов и автомобилистов, вовлеченных в производство локальной упорядоченности городской жизни. Они практикуют город, как практикуют занятия йогой или фитнесом. Этнометоды не находятся с практиками в тех же отношениях, что грамматика языка – с его прагматикой. Они – плоть от плоти самих практических действий.
Но практики правилосообразны. Это – важнейшее завоевание витгенштейнианской революции. У языка есть нормы, у речи – правила. Прагматический «город-речь» может обойтись без норм, но и в этом случае городская жизнь – не бои без правил. Даже тогда, когда мы говорим о «беспределе городских окраин», мы не имеем в виду реальное отсутствие правил поведения: напротив, на городских окраинах они куда более жесткие и обязательные для исполнения, чем нормативные регуляции и установления. Правила не обладают принудительной силой по отношению к практикам, но обеспечивают им воспроизводимость. Витгенштейн пишет:
Правило выступает здесь как дорожный указатель. Разве последний не оставляет никаких сомнений относительно пути, который я должен избрать? Разве он указывает, когда я прохожу мимо него, в каком направлении мне идти по дороге ли, тропинкой или прямо через поле? А где обозначено, в каком смысле нужно следовать ему: в направлении ли его стрелки или же (например) в противоположном? …Итак, можно говорить, что дорожный знак все-таки не оставляет места сомнению. Или вернее: он иногда оставляет место сомнению, а иногда нет [Витгенштейн 1994].
То место, которое у этнометодологов на первой орбите занимают «этнометоды», т. е. естественные способы упорядочивания повседневных практик, у других социологов-витгенштейнианцев занимают «правила». Питер Уинч пишет:
Любое осмысленное поведение должно быть социальным, поскольку оно может быть осмысленным только в том случае, если оно управляется правилами, а правила предполагают социальное окружение [Уинч 1996: 87].
По мысли Уинча, социальным является поведение школьника, выучившего ряд натуральных чисел и, в целях тренировки, записывающего их на листе – оно социально, потому что ребенок может продолжить этот ряд, то есть он «знает как» [Райл 2000] его продолжить. Социально поведение человека, вкладывающего между страниц книги листок бумаги, чтобы вернуться к чтению с того места, на котором он остановился. Это действие правилосообразно и сообразность с правилом превращает лист бумаги в «закладку», а само действие – в социальную практику «закладывания страниц». Социально действие пешехода – он «знает как» переходить Кинкейд ситуативно правильно, даже если нарушает правила дорожного движения. В то же время ни одно из трех описанных действий не является социальным, скажем, в веберовском определении. Ни мальчик, самозабвенно выписывающий ряд чисел на листе бумаги, ни читатель, закладывающий страницу книги, ни водитель, прибавляющий газ на переходе, скорее всего, не совершают субъективно осмысленных поступков. Их движения вообще могут быть слабо отрефлексированными. Однако эти действия являются правилосообразными практическими актами.
То же и с концептуализацией города. Как только мы вывели на первую орбиту правила, практики и самих практикующих город людей, нам придется ответить на вопрос – где именно они локализованы? Как связаны когорты пешеходов, практики перехода улицы, правила поведения на дороге и сам перекресток Кинкейд и 13‐й? Где в нашем концепт-графе место книжного магазина, банка, аптеки, входа на кампус? Для догматичного этнометодолога они не могут являться исходными предпосылками и условиями возможности городских практик. Они производятся (а точнее, вводятся в игру, анимируются, обретают жизнь) исключительно в самих локальных согласованных действиях – как часть локального порядка повседневной жизни. То есть конкретным физическим «местам» нет места на первой орбите – они суть атрибуты когорт и практик. Но мы уже и так «изменили» этнометодологической концептуализации, заместив «этнометоды» «правилами». Отсюда один шаг до возвращения на первую орбиту «мест»: конкретных физических локалов, в которых осуществляются действия городских «исполнителей».
Ведь правила не практикуются в безвоздушном пространстве, они связаны с местами, зонами, ареалами, регионами. Собственно, границы действия правил – и есть границы места (этот тезис Энтони Гидденс пытается обосновать со ссылкой на Ирвинга Гофмана [Гидденс: 2003]). Более того, правила – это то, что увязывает места и практики в более или менее консистентное единство. А. Ф. Филиппов подчеркивает:
Повседневная рутина именно такова: действия определенного типа соотносятся с определенными регионами. А регионы мы знаем как таковые лишь потому, что с ними соотносятся определенного типа действия. Мы говорим о действиях в квартире, но саму квартиру мы называем квартирой только потому, что составленные в некотором порядке бетонные блоки связаны (сейчас, в прошлом, в будущем) с определенными действиями. И эти действия могли бы показаться нам бессмысленными (неуместными), если бы совершались вне и помимо этих бетонных (деревянных, кирпичных, саманных и проч.) стен… Если бы магазин не появился на местности, «жизненные траектории» жителей окружающих домов не пересекались бы в данном месте, которое становится тем, что оно есть только потому, что деятельность одних связана с продажей, других – с куплей, и это – типичная деятельность по правилам в такого рода местах (или, если угодно, локалах) [Филиппов 2002: 61].
Схема 15. Витгенштейновская реконцептуализация
Итак, наша концептуализация города медленно, но необратимо мутирует. Сначала мы заместили гарфинкелевские «этнометоды» витгенштейновскими «правилами», перейдя границу между позициями радикальных (этнометодологи) и умеренных (витгенштейнианцы) теоретиков практик. Затем наделили «правила» собственной онтологией, отказавшись растворять их в действиях «здесь и сейчас» (еще один шаг от этнометодологии). На следующем ходе мы вернули на первую орбиту места, высвободив их из-под диктата суверенных практик. А дальше нам необходимо объяснить: что именно обеспечивает связь правил и практик? Как понять, что я действую «не по правилам»? Чем гарантирована применимость правила к каждому следующему действию?
