– Не стоит, милорд Стрейджен, так громко произноситьэти имена здесь, в Астеле, – произнес он хриплым шепотом, которыйнаверняка был слышен по всему двору. – У тамульцев везде свои уши.

– Крепостные ненавидят тамульцев? – осведомилсяСтрейджен с некоторым изумлением. – Мне казалось, что им не нужно такдалеко заходить в поисках объекта для ненависти.

– Крепостные, милорд, всего лишь суеверныеживотные, – презрительно фыркнул Элрон. – Их можно повести кудаугодно одной лишь смесью религии, легенд и горячительных напитков. Настоящееосвободительное движение направлено против желтых дьяволов. – Глаза Элронасузились. – Честь Астела требует сбросить тамульское ярмо – вот в чемистинная цель движения. Сабр – это патриот, загадочная фигура, которая являетсяпо ночам, дабы вдохновлять народ Астела восстать и разбить цепи угнетения.Знаете, он ведь всегда носит маску.

– Об этом я не слыхал.

– Но это так. Необходимость, что поделаешь. На самомделе он довольно известная личность и весьма тщательно скрывает свое лицо имысли. Днем он обыкновенный дворянин, но по ночам – повстанец в маске, факел,поджигающий патриотические чувства своих соотечественников.

– Как я понимаю, у вас вполне определенные политическиевзгляды, – заметил Стрейджен. Элрон мгновенно насторожился.

– Я всего лишь поэт, милорд Стрейджен, –самоуничижительно ответил он. – Мне интересен драматический моментнынешней ситуации – исключительно ради искусства, понимаете?

– О, разумеется.

– Откуда взялся этот Айячин? – спросилСпархок. – Насколько я понял, он мертв вот уже несколько столетий.

– В Астеле нынче творятся странные дела, сэрСпархок, – заверил его Элрон. – Происходит то, что многиепоколения сохранялось в крови истинных астелийцев. Сердцем мы знаем, что Айячинне мертв. Он не умрет, пока жива тирания.

– Рассуждая практически, Элрон, – вставилСтрейджен в самой изысканной своей манере, – ведь, если я не ошибаюсь, этодвижение рассчитывает на крепостных как на основную свою силу. Что же ихпривлекает? Какое дело людям, привязанным к земле, до того, кто возглавляетправительство?

– Крепостные – это скот, стадо. Они пойдут туда, кудаих пожелает направить пастух. Довольно лишь шепнуть им на ушко слово«освобождение», и они с радостью ринутся за вами даже ко вратам преисподней.

– Так, значит, Сабр на деле не намерен их освобождать?

Элрон расхохотался.

– Дорогой мой, да какой разумный человек всерьеззахотел бы освободить крепостных? Какой смысл в том, чтобы отпускать на свободускот? – Он оборвал себя и настороженно огляделся. – Я долженвернуться прежде, чем мое отсутствие будет замечено. Котэк ненавидит меня иждет не дождется удобного случая оклеветать меня перед властями. Я вынужденулыбаться ему и быть вежливым с ним и с парой раскормленных свинок, которых онназывает сестрами. Я вынужден молчать, господа, но когда настанет день нашегоосвобождения, Господь мне судья, многое переменится в этом доме! Социальныеперемены бывают порой сопряжены с насилием, и я почти что могу поручиться, чтоКотэк и его сестрицы не увидят рассвета нового дня. – Его глаза сузились сзаносчивой таинственностью. – Но я слишком много говорю, господа. Я долженмолчать. Молчать!

Он рывком запахнулся в черный плащ и с решительным видом ивысоко поднятой головой удалился в дом.

– Милый молодой человек, – заметилСтрейджен. – Отчего-то при виде его у меня шпага зудит в ножнах.

Спархок что-то одобрительно проворчал, глядя в залитуюдождем ночную мглу.

– Надеюсь, что к утру дождь уймется, – сказалон. – Ни о чем я так не мечтаю, как побыстрее выбраться из этой сточнойканавы.

Утро выдалось хмурое и непогожее. Спархок и его спутникинаскоро позавтракали и подготовились к отъезду. Барон и его семейство ещеспали, а их гостям отнюдь не хотелось затягивать прощание. Они выехали в путьпримерно через час после рассвета и галопом направились на северо-восток по дорогев Дарсос. Хотя никто не говорил об этом вслух, всем хотелось отъехать от замкакак можно дальше, чтобы гостеприимному хозяину не вздумалось их нагнать.

Незадолго до полудня отряд миновал белый каменный столб,который отмечал восточную границу владений барона Котэка, и все дружновздохнули с облегчением. Всадники перешли на шаг, а Спархок и другие рыцарипридержали коней, чтобы поравняться с каретой.

Алиэн, камеристка Эланы, плакала, и королева и баронессаМелидира безуспешно старались успокоить ее.

– Бедняжка так мягкосердечна, – пояснила МелидираСпархоку. – Ужасы этого жилища довели ее до слез.

– Может, кто-нибудь в этом доме сказал тебе что-тонеподобающее? – грозно осведомился Келтэн у плачущей девушки. ОтношениеКелтэна к Алиэн было странным. С тех пор, как ему запретили откровенноухаживать за ней, он принялся не менее рьяно опекать ее. – Если кто-тооскорбил тебя, я вернусь туда и научу его хорошим манерам.

– Нет, милорд, – безутешно отвечаладевушка, – ничего подобного не было. Просто все они заперты в этомчудовищном месте, как в западне. Они ненавидят друг друга, но вынужденыпровести вместе остаток дней и так и будут терзать друг друга до самой смерти.

– Кое-кто говорил мне, что в этом есть некаясправедливость, – заметил Спархок, не глядя на свою дочь. – Нухорошо, все мы имели возможность побеседовать с глазу на глаз с бароном и егодомочадцами. Кто-нибудь услышал что-то полезное?

– Крепостные вот-вот взбунтуются, – сказалХалэд. – Я побродил по конюшне и прочим пристройкам, поговорил с ними.Отец баронессы, кажется, был добрым господином, и крепостные любили его. Послеего смерти Котэк показал свое истинное лицо. Он жестокий человек и любитприменять кнут.

– Что такое кнут? – спросил Телэн.

– Разновидность плети, – мрачно ответил его сводныйбрат.

– Плети?!