кто его хозяин»1014. Лацканы также подчеркивают квадратную форму груди. Этим легким и в то же время «крепко сбитым» образам созвучно мнение закройщика: «Костюм, сшитый по моде 1828 года, должен расширять грудь и плечи, придавать фигуре коническую форму; такой же формы должны быть и бедра»1015. «Практическое руководство закройщика» (Guide pratique du tailleur) 1848 года рекомендует придавать верхней части одежды форму сильно расширяющейся и изогнутой трапеции1016. Отныне постоянно противопоставляются друг другу два профиля: буржуа с распущенным поясом и тяжелым животом и денди с затянутым поясом и широкой грудью. Канонический образ этого мы видим на иллюстрации Жан-Жака Гранвиля к пословице «Не все то золото, что блестит»1017 в книге «Сто пословиц», вышедшей в свет в 1845 году: одетый по моде молодой человек с видом победителя высмеивает пожилого пузатого претендента на руку красотки.

ГЛАВА 21. МИР ПОД УГРОЗОЙ: НИЩЕТА РАБОЧИХ

Без сомнения, наблюдение за телами изменилось: пришло понимание, что дыхание, как и рацион питания, важно для телесной энергетики, и в зависимости от этих факторов люди бывают либо слабыми, либо выносливыми. Это привлекает внимание специалистов, но такие важные вещи, как теснота и духота жилищ, сырость, холод, нехватка питания и денег, остаются в тени.

Также необходимо отметить, насколько подобный взгляд соотносим в начале XIX века с совершенно новым, если не сказать вставшим с ног на голову миром, сложившимся в Англии в конце XVIII века1018; черты этого нового мира быстро распространились повсюду. Это был мир заводов со множеством станков, работа на которых выматывала рабочих, заставляла их делать вынужденные движения, продолжительность рабочего времени возрастала; мелкие мастерские разорялись. Новшества были радикальными, сметавшими привычный жизненный уклад. Появилась беспредельная «злосчастная усталость», создававшая препятствия, куда сложнее преодолимые, нежели те безмятежные картинки, которые рисовала в воображении промышленная механика. Все это создавало «избыток рабочей силы, недоиспользованной и незащищенной»1019, которую преобразила механизация. Отсюда – любопытные моменты, хорошо известные и многократно пересмотренные: «Из всех сегодняшних проблем нет ничего важнее того, что касается организации труда и судьбы рабочих»1020. Отсюда же – небывалая усталость, вызванная не только тяжелым трудом, но и нищетой рабочих, способствовавшей еще большему их изнурению. Эти факторы породили новую социальную тревогу, мобилизовавшую прессу, заставившую вести расследования, создавшую новые опасности1021, тревожившую господствующие классы и вынуждавшую их «быть бдительными в отношении вызванной ими к жизни социальной реальности, которая им же и угрожает»1022.

Еще одно новшество связано с ранее неизвестным явлением: зачатки образования, полученного некоторыми рабочими, просыпающееся политическое сознание и новая культура помогли им взглянуть на свое положение другими глазами, и их телесная усталость, традиционно замалчиваемая, зазвучала по-иному.

Появление жизненного опыта рабочих

В начале XIX века складывается тенденция к большему слиянию, объединению различных слоев общества, к осознанию «обездоленными» собственной идентичности; Революция уничтожила прежние сословные границы, разделявшие различные профессии. Чернорабочие, строители, трудящиеся заводов и фабрик – те, у кого для того, чтобы зарабатывать себе на жизнь, есть только пара собственных рук, – становятся безвестной смутной однородной массой с ограниченными ресурсами и всевозможными рисками. Бальзак выделяет среди них человека, «добывающего хлеб свой с помощью рук, ног, спины, языка, работающего только рукой, пятью пальцами, чтобы жить»1023, человека, который «выбивается из сил, чтобы заработать околдовавшее его золото»1024, 1025. Буржуазия, дистанцируясь и тревожась, отрицает какую бы то ни было разницу между «рабочим и бедняком, нищим и преступником»1026, в первую очередь видит в них «опасность»1027. Вероятно, промышленность способствовала этому смутному, но стойкому страху. Масштабное развитие фабрик и заводов, использующих паровые машины, наращивание производства товаров с низкой себестоимостью обвалило цены, разорило ремесленников, парадоксальным образом усугубило изнуренность и неравенство, поставив «проигравших» на грань выживания. Нехватка средств была повсеместной. Это видно на примере ткачей, работавших традиционным способом: они трудились на износ, но не выдерживали конкуренции с промышленным производством, создававшим более дешевую продукцию, и не могли сдержать обнищания, непоправимого снижения доходов:

Это, конечно, самые несчастные представители рабочего класса, потому что, работая по пятнадцать-шестнадцать часов в день, а зачастую и больше, они с трудом выживают, потому что вследствие конкуренции, существующей между фабрикантами, эти ткачи видят, что их заработок с каждым днем сокращается1028.

То же самое происходит с лионскими ткачами, производящими шелк. Их семейные предприятия не могут противостоять паровым текстильным машинам, работающим в некоторых французских городах, а также «в Цюрихе, Берне, Кельне или в Англии»1029. Подтверждение этому мы находим у руководителей мастерских в Круа-Русс, в Лионе, отмечающих усталость, вызванную переработкой, «навязанной», чтобы хоть в какой-то мере повысить рентабельность производства: «Отныне нищета становится общей, и заработка рабочего, старательно трудящегося по восемнадцать часов в день, больше не хватает на жизнь»1030. Для этих изменений появляются новые слова: сначала «пролетариат», «возникновение которого напрямую связано с промышленной революцией»1031, к которому относятся мужчины и женщины, идентифицированные фабрикой как «значительная масса людей низкой квалификации»1032, представляющих собой просто рабочую силу. Затем в 1820‐х годах появилось английское заимствование «пауперизм»1033, значение которого отличается от «нищеты» или «бедности»; этим словом называют «состояние непрерывной нищеты»1034, нужду, «перешедшую в хроническое состояние»1035, усиливающую образ старорежимной «бедности». Эта терминология подтверждается разыгрывающимися трагедиями. Начинаются протесты против машин, задуманных для облегчения работы, но «обвиненных в том, что из‐за них народ голодает»1036. В начале 1820‐х годов в Лодеве, Сен-Понсе и Каркассоне сотни рабочих «встречали прибывавшие станки, чтобы не дать их использовать»1037. В обстановке, близкой к революционной, разбивались и ломались моторы и зубчатые колеса; печатники, ткачи и даже крестьяне воспринимали паровую технику как прямую угрозу. Один из самых драматических эпизодов – восстание лионских ткачей в ноябре 1831 года под лозунгом «Жить, работая, или умереть, сражаясь»1038; восстание было потоплено в крови присланными из Парижа войсками. Это событие произвело огромный эффект, усилилось ощущение противостояния между «имущими и неимущими»1039, самые бедные ощутили себя таковыми: «В умах представителей рабочего класса начались брожения»1040.

Зазвучали новые голоса – голоса тех, кто считал себя «ничего не имеющим»1041, «зрелых» рабочих, грамотных, способных выдвигать требования и чувствующих революционный дух 1830 года во Франции; рабочая элита впервые высказывалась в таком ключе о своей работе и условиях жизни. Главным требованием и ожиданием было