десять человек»1088; в Манчестере, пишет Бюре, в одной комнате живет супружеская пара с тремя детьми, и комната «такая же голая, как ее обитатели»1089; в Шотландии «в одной комнате живут две супружеские пары, и ни у одной из этих пар нет кровати»1090. То же самое констатирует Виллерме, посетивший восток и север Франции, где видел «нищие дома, где две семьи спали каждая в своем углу на охапке соломы, брошенной на пол и прижатой двумя досками»1091. Прежде таких оценок не делалось. То же самое находим в прямых свидетельствах, подчас еще более ужасных, – например, в рассказах рабочих о своей жизни в годы Июльской монархии:

Я устроился на работу на строительство железнодорожного туннеля в Луаясе с заработком три франка в день. Работали в две смены – с шести часов вечера до полуночи и с шести утра до одиннадцати. В этом подземелье вода стекала по камням и пробирала нас до костей. Я имел неосторожность купить себе тяжелые закрытые сабо, в которые вставлялись меховые стельки. По вечерам я возвращался насквозь промокший в барак для рабочих, находящийся в двух километрах от туннеля, на плато Сен-Жюст. И что это было за жилье! Ледяная комната, в которой никогда не разводили огня; в ней стояли двенадцать кроватей с соломенными матрасами и простынями из грубой ткани, которые стирали всего лишь дважды в год. Надо было ложиться спать на эту вонючую койку совершенно мокрым, рядом с другим таким же несчастным1092.

Помимо тяжелого труда у рабочих были и другие причины усталости: недостаток сна, холод, отсутствие подходящей одежды, пешие переходы, нехватка денег, в 1830–1840‐х годах упоминаемая все чаще. Указаний на признаки больше, чем раньше. Таков бюджет ранее упомянутой нами Горбуньи, у которой были обязательные траты – «на хлеб, свечи, картошку и сушеные овощи», в результате чего «на квартиру и платье у нее оставался только 91 сантим в неделю»1093. В обследовании положения рабочих из Нанта, проведенном в 1835 году, говорится, что годовые расходы на хлеб, освещение, топливо, оплату жилья позволяют им вести «ужасное существование… на 46 франков, остающихся на покупку соли, сливочного масла, капусты и картошки»1094.

Разнообразные причины усталости дополняют одна другую, и в результате исследователи говорят о «физическом износе» рабочих, который невозможно компенсировать отдыхом и поддержанием сил. Все это сказывается на сопротивляемости организма и здоровье. Наступает «угасание»1095, угрожающее коллективным физическим ресурсам, «вредящее» потомству, последующим поколениям. В Англии уже в конце XVIII века Мортон Иден констатировал следующее: «Я связываю появление нового класса людей, называемых в законодательных документах бедняками, с вводом в действие мануфактур и, как следствие, исчезновением каких-либо моральных ограничений»1096. Наступает предел существования: отсутствие возможности поддерживать свой физический потенциал с неизбежностью ведет к его утрате. Тело находится в состоянии энергетического дисбаланса, оно не способно поддерживать свой «мотор» и обречено на деградацию.

Прибавочная стоимость и ее логика

Этот ранее неизвестный тип лишений с неизбежностью порождал новую оппозицию, новую критику. Обнищание создает благоприятные условия для обобщений, раздражений, конфронтации. Унификация статуса наиболее обездоленных подталкивает их к борьбе и вызывает противостояние со стороны богатых. Это демонстрирует невозмутимость Мимереля, французского промышленника и политика середины XIX века: «Судьба рабочих не так плоха: они работают по тринадцать часов в день, следовательно, не перерабатывают. <…> Если кому и надо жаловаться, так это хозяину мануфактуры, имеющему низкие доходы»1097. Это же видим в темпераментном письме маршала Бюжо Тьеру, написанном 7 апреля 1849 года, после жестоких событий 1848 года: «Какие грубые и свирепые животные! Как Бог позволяет женщинам производить таких на свет! Вот наши настоящие враги, а не русские или австрийцы»1098.

Противостояние нарастает и становится оппозицией «классов»; множатся разные теории и интерпретации, борьба чередуется с расправами. От Бакунина к Энгельсу, от Прудона к Бланки формируется социалистическая мысль, выявляющая крайнюю нищету пролетариата. В этом плане наиболее показательны, исчерпывающи и иногда даже карикатурны труды Карла Маркса, появившиеся в середине XIX века. Усталость в них присутствует в большей мере, чем это может показаться. В центре процесса, по мнению Маркса, находятся взаимоотношения предпринимателя и наемного рабочего. «Подчиненное» действующее лицо, рабочий, продает не только свой «труд», но и свою «рабочую силу»1099 с ожидаемой выгодой для «приобретателя». Если стоимость этой рабочей силы соответствует только «расходам на содержание рабочего и его семьи», не будет никакой прибыли и никакого реально произведенного продукта1100. «Капиталист» окажется чуть ли не в проигрыше, если будет лишь «поддерживать» своего «должника». Ему нужно получать больше, вытрясать из этой «рабочей силы» все возможное, извлекать выгоду из отношений, в которых он играет доминирующую роль. Необходимое условие рынка – принудить работника «производить больше, чем стоит его рабочая сила»1101; выйти за пределы обеспечения потребностей; иными словами, продолжить рабочее время или интенсивность труда, чтобы получить «прибавочную стоимость»1102. «Единственное стремление капитала, единственная движущая сила – поглощение как можно большего количества прибавочного труда»1103. Усиление усталости становится принципом, идет лавирование между выполнимым и невыполнимым, создается неумолимая логика увеличения продолжительности рабочего дня:

В своей слепой, неуемной, прожорливой страсти к прибавочному труду капитал переходит не только моральные, но и психологические границы рабочего дня. Он отбирает у рабочего время, необходимое на развитие и поддержание тела в добром здравии. Он крадет время, которое могло быть использовано на то, чтобы подышать свежим воздухом и насладиться солнечным светом. Он скупится предоставить рабочему время на то, чтобы поесть. <…> Время сна, предназначенное для обновления и освежения жизненных сил, сводится к нескольким часам тяжелого забытья, без которого истощенный работой организм не смог бы больше функционировать1104.

Таким образом, усталость становится частью трудового соглашения, «дополнительным» использованием тела.

Ко всему этому добавляется еще одно требование, дополнительное «нарушение», ведущее к специфическому анализу усталости, вызываемой работой на фабрике с ее машинами. Складывается все более определенный образ: механизмы должны прийти на смену людям, их движения преобразят работу в мастерских, механические устройства будут копировать жесты рабочих, сталь станков заменит человеческую плоть. Движения перестают быть естественными, «самая суть жизни человека»1105 оказывается под ударом. Это совершенно радикальный взгляд, в котором усталость сразу вплетается в технический контекст; принуждение, не свойственное логике организма, динамика, «калечащая рабочего, делающая его чудовищем, развивая неестественную сноровку в мелочах и принося в жертву его склонности и инстинкты производителя»1106. Теперь