у нее, когда она еще ела. За ним пришли ее другие господа, и Шербера, доедая мясо и запивая его горячим ягодным отваром, тепло которого проникало, казалось, в каждый кусочек ее тела, рассказала своим мужчинам все, что рассказал ей Сэррет — и что показали Номариам и тьма.

Кувшины. Драконы. Зал с потоком высотой с небо. Зеленый от вражеских тел берег и слова об огне, который она должна зажечь. Пророчество, которое дала ей и другим магам Мать мертвых за день до великой битвы.

Шербера не знала, что оно значит. Образы были ясные — и в то же время она их не понимала. И как только маги ухитряются растолковывать видения, которые посылает им Инифри? Она могла придумать дюжину разных историй про пламя и кувшины, но какая из них будет верной?

— Ты не должна никому говорить об этом, Чербер. И вы тоже, пока я не прикажу, даже если змеемаги начнут спрашивать, — сказал Тэррик, расхаживая по комнате, когда Шербера закончила рассказ.

Она сидела на камне, поджав под себя ноги, и доедала лепешку. Фир и Олдин уселись на край ее постели, а Прэйир стоял посреди комнаты, скрестив руки на груди. Все они не проронили во время ее рассказа ни слова.

— Но маги спросят, — возразил Олдин. — И маги будут ждать от Шерб слов, ведь она теперь — одна из них.

— Если и так, они будут ждать чего-то большего, чем пересказа запутанного сна, — ответил Тэррик, поглядев на него. — И нам не стоит рисковать сейчас, если Шербера не знает, что означает это видения. Ты видел, сколько народу убило проклятье. Сэррета слушали и слышали многие.

— Но разве то, что сотворила с предателями магия керпереша, не лучшее доказательство того, что этот ублюдок ошибался? — спросил Фир. — Разве не лучше, чтобы воины боялись возмездия за попытку убить акраяр?

Тэррик ответил ему не сразу. Он подошел к окну и выглянул в него, и смотрел и смотрел, как внизу женщины и мужчины готовятся сражаться за город и все Побережье в битве, равной которых не бывало под двумя лунами этого мира.

— Страх — как трава сурхуз, которой ваши женщины лечат смертельную детскую горячку, — сказал он наконец, обернувшись и обращаясь к Фиру, но Олдин кивнул тоже, понимая, о чем речь. — Дашь одну щепотку — и лихорадка пройдет без следа. Дашь две или больше — и дитя охладеет и превратится в камень, как только мать выпустит его из рук.

Он решительно покачал головой.

— Мы не можем запереть акраяр, пока длится битва — они нужны войску, это их долг и их предназначение — служить своим воинам и Инифри. Мы не можем заглянуть в мысли тех, кто выйдет с нами на поле боя и проверить, нет ли среди них трусов и предателей, которых магия Шерберы не почуяла и не наказала. Но мы можем пройти свой путь до конца, каким бы он ни был: с честью, подняв голову и глядя врагу в глаза. Воины идут за мной благодаря надежде жизни, а не страху смерти. И я не собираюсь это менять. — Он посмотрел на Шерберу. — Я не могу.

— Тебя держит долг, фрейле, — подал голос Прэйир, — но у меня и кароса каросе нет войска в подчинении и нам не надо отвечать за жизни дюжин и дюжин людей. Мы не спустим с Шерберы глаз. Мы будем рядом.

— Ты могла бы помогать мне в доме целителей, — пробормотал Олдин, поднимаясь и подходя к Шербере. — И тогда я тоже мог бы не спускать с тебя глаз.

Она повернула голову и посмотрела на него, вставшего рядом, положив руку на ее плечо. Олдину гораздо легче было бы наблюдать за ней в палатке целителей, чем Прэйиру и Фиру — в гуще боя, где каждый если не размахивает мечом, то скрежещет зубами. Но у Шерберы тоже было предназначение. Она тоже не могла.

— Я буду участвовать в сражении, — сказала она мягко, положив свою руку на его.

Олдин наклонился и поцеловал ее и лоб, едва коснувшись кожи губами.

— Разве я этого не знаю, Шерб? — Он обернулся к Прэйиру и Фиру, и голос его остался таким же нежным, когда он проговорил: — Ты, славный воин, и ты, карос каросе. Берегите ее, иначе моя магия найдет вас и превратит воду вашего тела в песок.

Второй дракон прилетел к городу на закате, утомленно махая крыльями и выдыхая из ноздрей белый дым. Он пролетел низко над войском, разинув рот, и одного за другим ухватил зубами и отправил в свою голодную пасть дюжину рыболюдей. Люди-птицы шарахнулись в сторону, серебрясь в свете Ширы железными перьями, женщины-кобылицы ржали и осыпали дракона неистовой бранью, но сын Инифри не тронул никого из тех, кто умел думать и говорить. Устало выдохнув теплый зловонный дым, он унесся за город, к своим, беспокойно расхаживающим в круге растопленного снега соплеменникам, и вскоре улегся там спать, прикрыв глаза и изредка оглашая окрестности храпом.

Тэррик не думал, что темволд рискнут идти в лапы врагу посреди ночи, но Шира, как назло, была полная и чистая, так что они должны были быть готовы.

В городе горели огни, в поле развели костры. На переднем крае расставили стражу из видящих и чующих ночью: вервес, змеелюди, степные маги с фатхарами. Три разных народа, которые еще вчера жестоко сражались между собой за место на Берегу, теперь встали бок о бок у края лагеря и устремили взгляды вдаль, туда, где под светом серебряной луны казалась безбрежно-серым морем снежная долина.

Когда луна Шира взобралась на вершину неба и уселась там, наблюдая за происходящим внизу, Тэррик, господин господ, привел в исполнение свой приговор Сэррету.

Он не созывал на площадь народ: люди отдыхали, готовились к битве, ели, проводили время с любимыми — и отнимать у них это время он, как фрейле войска, не стал. Предатель заслуживал мучительной смерти, бесславной смерти в одиночестве, но Тэррик знал, что и Шербера, и все они хотели бы видеть, как он умрет.

Шербера, все они — и Волета. Умытая, согревшаяся, накормленная и тепло одетая, она пришла на площадь, растолкала собравшуюся толпу — народу было немного, но все же было — и подошла ближе, встав рядом с Шерберой.

— Рада, что с ребенком все хорошо, сестра, —