Его тянуло спросить про Ивана, но Клим не хотел провоцировать ее на откровенность, о которой Зина потом пожалеет. Ему даже понравилось, как яростно она осуждала себя на следующий день после пикника. Это вселяло уверенность, что и о нем Зина не скажет за глаза ничего дурного.

Словно почуяв, о чем он думает, Зина задорно сказала:

– Знаете, я не удивилась бы, если б Иван отправился выступать по дворам. Он все-таки артист. Ему сам Бог велел. Но вы-то, Клим! Врач… Серьезный человек! Такой серьезный… Вы-то как поддались на эту авантюру?

Он строгим голосом напомнил:

– А вы забыли, что в юности я барабанил по кастрюлям?

Она опять по-девчоночьи ойкнула:

– Правда, забыла! Слушайте, надо было нам по-быстренькому соорудить шумовой оркестр! Знаете, когда на стиральных досках играют, на ложках…

– Ко мне потом никто лечиться не пошел бы.

– Да ну! Психиатры же все немножко сумасшедшие!

– Откуда вы знаете? У вас уже были психиатры? – он спросил вроде в шутку, а, дожидаясь ответа, замер всерьез.

Уловив это, Зина строго ответила:

– Что значит уже были? Вы же знаете, что никого не было! Да и сейчас нет.

Клим сбоку заглянул ей в лицо и жалобно переспросил:

– Разве нет?

Она сердито выпятила губы:

– Нет. Клим, вы опять!

– Вы же знаете, почему я пошел, – сказал он, будто еще ничего и не отвечал.

Ее голос опять прозвучал невесело:

– Догадываюсь.

– Если вам неприятно, я могу и вернуться, – ему пришло в голову, что точно таким вызывающе обиженным тоном разговаривали мальчишки в их приемнике-распределителе, которые только и ждали, чтобы их убедили, как они нужны хоть кому-нибудь.

Клим с опаской подумал, что Зина тоже не могла не услышать этого и сейчас подтвердит догадливость своей всегдашней готовностью к смеху, но она ответила так серьезно, что у него кожа съежилась ознобом:

– Нет, мне приятно.

Потом не удержалась от вздоха и с раскаянием протянула, опять смешно выпятив губы:

– Но это ведь неправильно!

– Почему? – притворно удивился он, надеясь опять рассмешить ее показной глупостью. – Что плохого в том, что мы идем на самую захудалую окраину, чтобы развеселить ее мрачных жителей?

Зина и вправду издала укоризненный смешок:

– Не прикидывайтесь простачком! Вы ведь отлично понимаете, о чем я.

Побоявшись перегнуть палку, Клим не стал ломать комедию дальше и убеждать Зину, что пора забыть о том, как он терся лицом о ее колени, словно одержимый скалолаз, поднимаясь все выше и выше, но при этом помня, что в любой момент может быть сброшен вниз. Он не стал бы уговаривать ее отказаться от этого воспоминания даже под страхом смерти, потому что хотел только одного: чтоб ощущение его рук на теле Зины сохранилось до конца ее жизни…

Клим не сомневался, что она будет очень долгой, ведь во сне он видел на Зининой руке длинную-длинную линию жизни. Ему хотелось рассмотреть ее ладонь наяву, рассмотреть как следует, хоть он не особенно доверял хиромантии, но на этот раз Клим чувствовал: ему стало бы спокойней, если б эта примета совпала с тем, что ему привиделось.

Он то и дело ловил ее руку взглядом, но взять ее на глазах у детей не решался. Зина то ли забыла надеть часы, то ли сознательно освободилась от власти времени, и на ее загорелом запястье невинно светилась тоненькая полоска. Почему-то сильнее всего Клима тянуло прижаться губами именно к ней. Может быть, от того, что в этом месте Зининой кожи не коснулось даже солнце. Она была нетронутой и нежной, как на груди, какой Клим увидел ее той ночью.

Все его докторское здравомыслие не помогало ему изгнать тот сон из памяти. Напротив, чем длинней становился временной промежуток, отделяющий ту ночь, тем прочнее она срасталась с реальностью, уже отошедшей в прошлое. И на расстоянии подробности той и другой становились все более неотличимыми. Уже до такой степени, что Климу было не доказать даже самому себе, что в действительности не видел Зининой груди.

Выскочив перед ними, Жоржик возбужденно зашептал, по обыкновению горячо поблескивая глазами:

– Мам, это называется «трущобы», да? Я про такие читал, только я думал, они до революции были.

– До революции и были, – согласилась Зина. – С тех пор и остались.

Окинув взглядом безрадостную череду одноэтажных бараков, сцепленных между собой, как вагоны поезда, идущего в никуда, Клим нехотя признался:

– Я живу почти в таком же… Ну, может, чуть получше. Он двухэтажный.

– Правда? – мальчик в ужасе выпучил глаза, будто Клим сознался, что бежал из мест заключения. – А почему?

Он даже растерялся:

– Что значит почему? Живу, и все.

Передвигаясь рядом приставным шагом, Жоржик терпеливо пояснил:

– А почему вы не купите себе квартиру в нормальном доме? Ведь плохо же так жить…

Зина отстраненно заметила, не глядя на сына:

– Мы живем ненамного лучше…

– Папа говорит, что мы скоро купим новую квартиру!

Тряхнув головой, отчего волосы легко погладили Клима по руке, она презрительно рассмеялась, но ничего не сказала сыну. Клим же ответил, не придумав более достойного объяснения:

– На мою зарплату квартиру не купишь.

– Так заработайте больше! – беспечно посоветовал мальчик и, разбежавшись, пнул пустую пластиковую бутылку. – Пускай лучше в канаве валяется. Хоть не видно. А чего у них здесь столько мусора?

На это ему никто не ответил, потому что Клим, задетый за живое, все еще обдумывал, как убедить ребенка в своей состоятельности, если все очевидные факты этому противоречат. Перебарывая желание сказать что-нибудь в адрес их отца, он сдержанно проговорил:

– Врач не может столько заработать. Если он, конечно, не в частной клинике работает. Но туда обычно только своих берут…

– А вы не свой? – простодушно удивился Жоржик.

– А я вот вообще безработная актриса, – неожиданно заявила Зина. – Может, я, по-твоему, хуже от того, что не могу купить квартиру?

Неслышно догнав их, Тоня, которая тащила за руку маленького брата, рассудительно заметила:

– Тебе, мама, это и не нужно! Ты же папина жена. Он должен тебя обеспечивать.

– Нет, он не должен, – Зина строптиво мотнула головой. Клим подумал, что она спорит с детьми, как он со своими пациентами, и это почему-то его обрадовало.

Между тем Зина продолжила тем же тоном:

– Ваш папа делает это только до тех пор, пока ему этого хочется. И это правильно! Семья – это не разновидность принудительного поручения, как у вас в школе. Никто нас не заставляет жить друг с другом. Мы вместе, пока нам этого хочется. А деньги тут вообще ни при чем! Когда мы поженились, у нас