твердишь, как эти… люди тебе необходимы. Но я ладно… Я твоя жена. Мне сам Бог велел терпеть. А девчонки почему должны страдать?

– Потому что у них хорошенькие попки, – Иван проказливо улыбнулся. – Видела, какая у этой новенькой? У Ани… А ножки? Прямо облизать хочется…

Разом утратив весь задор, Зина растерянно проговорила:

– А зачем ты мне это сказал? Я что тебе – старый товарищ, что ли?

– Ну, Занька, – ласково протянул он и несколько раз быстро погладил ее по плечу. – Что уж нам с тобой друг перед другом-то невинность корчить?

– А если я скажу, чего хочется мне? – разволновавшись от желания поговорить начистоту, спросила Зина.

Иван посмотрел на нее повнимательнее и настороженно произнес:

– Ну, говори…

– Я еще не совсем выжила из ума, чтобы будить в тебе зверя, – сразу стушевалась она.

Продолжая изучать ее цепким взглядом, который Зина так хорошо знала, он медленно проговорил:

– Капелька ревности еще никому не повредила.

– Ну, не скажи! – не выдержав его взгляда, она повернулась и пошла к черемухе, под которой сидели они с Климом. – Вспомни Левку! Я ведь была в него влюблена…

Про себя она добавила: «По уши…»

– А стоило ему только на один урок сесть с другой девчонкой, и я потеряла к нему всякий интерес. Может быть, я просто жуткая собственница, но, если человек не хочет принадлежать мне целиком, я лучше совсем откажусь от него, чем делить его с кем-то.

– Что это значит? – удержав ее, Иван встревоженно заглянул в глаза. – Ну-ка, говори, что тебе наболтали?

– Ничего. А тебе есть что скрывать?

Ей показалось, что по лицу Ивана скользнуло отражение внутреннего смятения. Нервно покусав губу, он сердито дернул плечом:

– Занька, ты только не относись ко всему так серьезно. Кроме тебя и детей, для меня никто в мире ничего не значит. Все это яйца выеденного не стоит, клянусь тебе!

«Он мне изменяет, – наконец поняла она. – Это же ясно. Наверное, с каждой девчонкой… И они обсуждают это за моей спиной. Господи, какая же я идиотка… Почему я думала, что для него это так же невозможно, как для меня?!»

Ей внезапно стало трудно дышать, и в глазах сгустилась ночь, до которой было еще так далеко… Тотчас заметив перемену в ней, Иван поддержал ее, обхватив за талию, и испуганно забормотал:

– Ты что, Занька? Ну, ты что так-то… Мы же взрослые люди… Мы – артисты. Вся эта ерунда – только часть игры! Уж ты-то должна понимать… Ничего серьезного!

– Я ненавижу слово «игра», – глухо произнесла она. – Я никогда не играю на сцене.

Усадив ее на траву, он торопливо заверил:

– Да я знаю… Ты всегда вживаешься. По-моему, так даже чересчур… Нельзя так.

– Почему? – машинально спросила Зина, не услышав и половины.

– Сердца не хватит. Нужно беречь себя.

Она зло усмехнулась:

– Ты мне в этом очень помогаешь!

Пристроившись перед ней на коленях, Иван мягко сжал ее руки и проникновенно сказал:

– Что бы тебе ни наговорили, все это брехня. Слышишь? Все эти пустышки ногтя твоего не стоят.

Не позволяя себе размякнуть, Зина сухо поинтересовалась:

– Именно поэтому ты обсуждаешь со мной их попки?

– Ну прости дурака, сболтнул глупость!

– Да у тебя все время это прорывается… Как будто я не женщина, а гермафродит какой-то! Думаешь, мне доставляет удовольствие это слышать?

– Ты – женщина! – с жаром подтвердил Иван и поцеловал ей руку.

Зина отдернула ее и сказала, чувствуя, что может расплакаться:

– Я же не уродина, не старуха. Мне тоже хочется, чтобы мной восхищались! И мной восхищаются, если хочешь знать!

– Я знаю! Я же только тем и занимаюсь, что отпинываю твоих поклонников.

– Да, восхищаются, – вспомнив бессвязное бормотание Клима, повторила она. – Вот только не ты, к сожалению.

Он яростно заспорил, то хмурясь, то вздергивая брови. Все в его лице так и играло, и это почему-то вызвало у Зины отвращение: «Он не может не играть даже в такую минуту…»

– Почему не я? Я тоже восхищаюсь! Может, я только редко это говорю…

– Совсем не говоришь!

– Но ты ведь сама все знаешь!

– Что я знаю? Что нравилась тебе в семнадцать лет? С тех пор я стала в два раза старше. Мог бы и повторить хоть разок.

– Ну, перестань! – воскликнул он с раздражением. – Что ты мне сцены устраиваешь? Ты же умная женщина, а требуешь от меня, чтобы я вел себя, как идиот!

Оттолкнув его, Зина поднялась, придерживаясь за черемуху, которая все еще изнемогала под гнетом собственной сладости.

«Для него это просто идиотизм, – подумала она с обидой, избегая встречаться с мужем взглядом. – Ну что ж, выходит, я – идиотка. Ведь мне почему-то очень нужно слышать такие идиотские слова…»

Когда Иван тоже встал, она безразлично сказала:

– Ничего я от тебя не требую. Но мне… Я всегда мечтала, чтобы наши сыновья выросли похожими на тебя. А теперь я боюсь этого. Ты пресмыкаешься перед этими червями… Мне противно даже говорить с тобой сейчас.

Он недоверчиво улыбнулся, красиво обнажив зубы, и подмигнул:

– Признайся, ты просто разозлилась из-за Аньки!

– Да плевать мне на всех твоих девчонок! – Зина вдруг обнаружила, что именно это и чувствует. – Делай что хочешь…

– Да ничего я не делаю! – разозлился Иван. – Наслушалась бабских сплетен и лезешь ко мне! Иди лучше домом займись, дети там одни.

– Тоня дома. Но ты прав, лучше я пойду отсюда. Пока меня не стошнило на тебя…

У него вырвался хриплый рык:

– Да иди ты!

– Ты повторяешься, – леденея от ненависти, заметила Зина. – Я уже ухожу…

Зная, что Иван смотрит вслед, она призвала на помощь весь свой актерский талант и легко прошла по тополиной аллее, ведущей к улице, на которой они жили. Первые десять метров ей еще приходилось делать над собой усилие, но потом (Зина даже не заметила как) эта легкость вошла в нее и поселилась на время, как входили и поселялись на время спектакля те люди или даже не люди, которых она играла. Иногда она со смехом говорила: «Я просто предоставляю им свое тело», и это в значительной степени было правдой, ведь в эти часы Зина чувствовала все не как было свойственно ей, а как было естественно для персонажа.

Сейчас она с каждым шагом все глубже запускала в себя женщину, способную засмеяться, когда ее унижают. Но сама Зина еще не потерялась окончательно под всепоглощающей широтой этой женщины и отчетливо слышала свой собственный стон: «Он так унизил меня… Он предавал меня много лет…» Ее уже не тяготило то, что