Услышав это, Петька вдруг радостно засмеялся, подняв к матери сияющее личико. Улыбнувшись в ответ, Зина откинула со лба его светлый, чуть рыжеватый чубчик и сказала, обращаясь будто бы к нему:

– Понимаете, если в человеке ничего нет, кроме денег, которых он может лишиться в нашей стране в любой момент, то этот человек, можно сказать, и не существует. А в некоторых людях… Вот в Климе, например, – у нее тепло сузились глаза, – так много всего, что не замечаешь – есть у них деньги или нет. Потому что это абсолютно неважно.

– А в папе? – холодно спросила Тоня, глядя на грядами ссохшуюся после дождя землю под ногами.

Жоржик снова выскочил вперед:

– Ну! В папе! Папа и режиссер, и актер, и бизнесмен – вон сколько всего!

Девочка быстро взглянула через Клима на мать, как делал на пикнике ее отец, но Зина на нее не смотрела. Притянув неугомонного сына, она с только ей понятной тоской произнесла:

– А еще бывает, что человеку от природы много дано, а он этого не ценит. Не считает это богатством… И хочет обзавестись другим. И в суете незаметно теряет все, что у него было.

Задрав голову, Жоржик озабоченно всмотрелся в ее лицо и даже тронул пальцем:

– Мам, ты чего сегодня такая серьезная?

– Я? – удивилась Зина. – Почему? Мы же только что хохотали… Что ты выдумываешь? Я такая же, как всегда.

– Нет, не такая, – подхватила и Тоня. – Возьми Петьку, он мне всю руку оттянул.

Быстро нагнувшись, Клим подхватил малыша и усадил его на согнутую руку. Петька серьезно уставился на незнакомое лицо, но сопротивляться не стал.

– Дядя тебя не обидит, – предупредила сестра и похлопала по его голой ножке, успокаивая.

Зина внимательно посмотрела на Клима и осуждающе спросила, тоже обратившись через него:

– Ну и зачем ты это сказала? Он и сам чувствует, что Клим его не обидит.

– С чего это он чувствует? – фыркнула Тоня и резким движением отбросила со лба челку.

– А я что читал! – вдруг восторженно завопил Жоржик. – В книжке, где все обо всем… Там пишут, что маленькие дети, как животные. У них чутье лучше развито, чем мозги.

– Интуиция, – подсказал Клим.

Тоня раздосадованно пробормотала:

– Зря мы его с собой взяли. Куда ему столько ходить! Теперь вот тащи его…

– Да мне нетрудно, – отозвался Клим. – Наоборот. Я еще никогда не носил детей на руках.

Все как-то подавленно притихли, и он удивился, потому что вовсе не пытался никого разжалобить. Клим сказал о том, что давно перестало болеть и превратилось в часть его самого, а им, конечно, это показалось противоестественным, за что невозможно не пожалеть.

Прервав неловкую тишину, Тоня продолжила так, словно ничего и не слышала:

– И сами зря потащились. Какой-то дурак сболтнул что попало, а мы помчались скорее ему доказывать.

Под «дураком» подразумевался Ворон, раззадоривший за чаепитием всех Тараниных тем, что заявил, будто им «слабо» устроить такой вот капустник там, где «никакого начальства, и никто вам благодарность не накатает». Хотя и здесь никто не заводил речи о каких бы то ни было письменных благодарностях, артисты были задеты за живое и вцепились в Ворона с разных сторон, выясняя, что он имеет в виду. Тот туманно намекнул, что есть, мол, в вашем городишке такие окраины, где люди вообще никаких представлений не видели, и в театр их не заманишь, хотя бы потому, что пойти им не в чем.

Хлопая широкими ладонями по своей замусоленной футболке, Ворон грозно вопрошал: «Вот меня вы пустили бы в свой театр в такой видухе?»

И хотя три голоса, надрываясь, кричали ему, что пустили бы, мальчишка сокрушенно качал головой: «Пинка под зад я получил бы в вашем театре…»

Клим все это время не отрывал глаз от лица Зины, разгоревшегося от спора, и как-то упустил, как все свелось к тому, что осколок «Шутихи» даст представление в том самом районе, где Ворон, сбежав из родного города, разыскивал своего деда. Тот умер больше года назад, но Ворон об этом не знал и прибежал к нему в надежде укрыться. Надежда эта не сбылась, и он оказался на улице, среди тех самых бараков, между которыми Таранины сейчас пытались найти что-нибудь хоть отдаленно напоминающее сцену.

Придержав Клима за штанину, потому что руки у того были заняты, Жоржик, отведя взгляд, попросил:

– Вы только… Папе не говорите, ладно? Ну, что мы опять бесплатно выступали…

– Ладно, – серьезно согласился Клим. – Я уже слышал, что он этого не одобряет.

Еще больше потупившись, мальчик сквозь зубы посоветовал:

– И что Петьку держали, лучше не говорите. Это для вас же… Папа никому его на руки не дает. И меня не давал, когда я маленьким был. И Тоньку, наверное, тоже… Папа сильно разозлится, если узнает.

– Я ничего ему не скажу, – заверил Клим, не выпуская малыша. – Мне тоже еще пожить хочется. Особенно теперь.

Жоржик с облегчением разулыбался и, потянувшись к нему, таинственно зашептал:

– А я знаю, почему вы так сказали! Особенно теперь… Я понял!

– Почему? – с опаской уточнил Клим.

Мальчик с торжествующим видом выпалил:

– Потому что вы с нами познакомились!

Незаметно переведя дух, он невозмутимо подтвердил:

– Это точно! Сразу столько друзей появилось.

– А у вас их мало было? Надо было вам раньше к нам прийти! Еще когда «Лягушку» написали.

– Я стеснялся, – признался Клим, уворачиваясь от Петьки, который с грудным смехом зажимал ему рот ладошкой. – Я же не знал, действительно она вам всем понравилась или только твоему папе. Смотри, он хочет, чтобы я замолчал! Может, я глупости болтаю?

Жоржик снисходительно пожал плечами:

– Ну конечно! Зачем вы так думали? Конечно, она нам всем понравилась… А Петька всегда так делает! Это он не только вам.

Шагавшая чуть впереди Зина вдруг остановилась и взмахнула рукой:

– Смотрите! Вот то что надо.

Это была, конечно, не эстрада и не сцена, а просто деревянный помост, наподобие маленького эшафота, наспех сколоченного кем-то для личной надобности. Климу сразу вспомнилось, как Зина уверяла, что ей нужны хотя бы одни глаза и она сыграет с тем же вдохновением, как сделала бы это на большой сцене.

«Мои глаза у нее уже есть», – улыбнувшись, подумал он и осторожно подбросил на руке Петьку.

– Будем смотреть? Сейчас усядемся на самые лучшие места. Мы ведь с тобой – почетные зрители.

Ему не хотелось даже в мыслях допускать, что других может и не оказаться. Клим верил в силу человеческого любопытства и несокрушимой притягательности бесплатных зрелищ.