чего она хотела – научить их улыбаться», – думал Клим с благодарностью и за этих людей, и за своих бездомных мальчишек, и за себя самого, тоже разучившегося улыбаться так, как умел в юности – не различая осадка печали на дне радости. Он и сейчас еще оставался, этот мутноватый осадок, но Зина словно приблизила сосуд, в котором жила его душа, к своим солнечным глазам, и серые частицы вспыхнули, превратившись в золотистые искры.

«Если она всегда будет рядом, это состояние сохранится во мне, – с благоговением подумал Клим и без голоса повторил свой пароль в вечность: – Я счастлив».

Он и сам не заметил, что прижимается щекой к теплой Петькиной головенке, уже не заботясь о том, видит это кто-нибудь или нет. Ему было так хорошо, что не хотелось ни шевелиться, ни думать. Детский запах обволакивал Клима, мягко дурманя, и он готов был сидеть так целую вечность, благодаря и Бога, и всех людей разом за то, что на этом свете может быть так хорошо.

Но тут Зине вдруг вздумалось поучить зрителей словам любви. Жоржик уже надул красно-желтый мяч, и она крикнула, раззадоривая публику:

– Да вы и не знаете таких слов!

– Знаем! – вырвалось у Клима.

Уши у него залились жаром, но отступать уже было поздно.

Все разом посмотрели на Клима, а он плотнее прижал к себе мальчика, пытаясь спрятаться за ним – большой за маленьким. Хотя знал, что ничего из этого не выйдет.

На миг выпав из роли, клоун удивленно заморгал:

– Вы хотите со мной поиграть?

– Да, – Клим заставил себя произнести это, чтобы не сломать ход действия.

– Хо-хо! – выкрикнул Жоржик и сделал сальто. – Да это же какой-нибудь ученый! Или бухгалтер-счетовод. Он только цифры и знает!

Рыжий спрыгнул с настила и, кривляясь, двинулся к Климу, по пути делая «козу» всем детишкам. Подзуживая толпу, Зина закричала:

– А попробуем! Хотите знать, что шепчут по ночам канцелярские крысы?

«Это я – крыса?!» – едва не обиделся Клим, но успел вспомнить, что все они сейчас в образе. И он тоже, раз уж ввязался в их игру.

– Ну, давай, счетовод! – под смех зрителей подбодрила она.

– Я – тебе, ты – мне!

Несильно бросив мяч, чтоб Клим смог отбить, не задев Петьку, она истошно завопила:

– Родненький!

Над самым ухом кто-то отрывисто заржал, но Клим даже не дрогнул. Отбив мяч ладонью, он негромко сказал:

– Любимая…

У Зины на миг исказилось лицо, но мяч она не упустила. Прижав его к животу, она крутанулась волчком, задрав голову к небу, словно высматривая подсказку среди тягучих, невыразительных облаков.

– Ненаглядный! – наконец выдала она, и все опять почему-то захохотали.

– Нежная моя, – сказал Клим в ответ, оттолкнув упругий красный бок.

Мяч тотчас скрыл ее, но он успел заметить, как Зина сдвинула брови. В следующую секунду в него уже полетело вслед за разноцветным шаром:

– Голубок ты мой!

– Родная…

– Крокодильчик зелененький!

– Солнышко мое…

– Зайчик ушастенький!

– Самая красивая…

– Соколик светлоглазый…

– Ласковая…

– Любимый…

Он увидел, насколько Зина испугалась сорвавшегося с губ слова, и бросился ей на помощь, заорав с идиотской гримасой:

– Кикимора!

Вокруг все так и покатились со смеху, и клоун тоже растянул губы. Но Зина не засмеялась и озиралась так ошеломленно, будто вдруг очнулась после столетнего сна. Клим даже испугался: не обидел ли ее? Поняла ли она его хитрость, шитую белыми нитками?

Но актерское начало уже прорвалось через оцепенение, охватившее Зину. Подняв мяч, она снова метнулась к сцене и, легко вспрыгнув на нее, громко захохотала, прежде чем поведать очередную байку. О бухгалтере, конечно. О канцелярской крысе. И его жене.

«Будь ты моей женой, я говорил бы тебе такие слова каждую ночь, – Клим улыбался, следя за ней, желавшей выглядеть смешной, не подозревающей, что ему сейчас хочется плакать. – Я намолчался за эти годы… Я накопил столько несказанных слов, что их с лихвой хватит на наш век. Каким бы долгим он ни оказался… Пусть дольше! Как можно дольше… Я постараюсь не истощиться».

Он повторил про себя случайно вырвавшееся у Зины слово. Было понятно, что оно родилось случайно, она просто увлеклась игрой, заслушалась его и немного забылась. Но это не могло иметь значения для величины такого слова. Стихийно рожденное признание ничуть не мельче сознательно произнесенного. В данном случае здравый ум и память не так уж и важны…

Щадя ее, Клим ни разу не вспомнил о том, что случилось, пока провожал их домой. Зрители долго не отпускали семейство рыжего клоуна и благодарили Зину, неумело произнося добрые слова, от которых она забавно краснела. Жоржика трепали по волосам, которые и без того уже торчали, как у дикобраза, и с почтительным недоумением кланялись Тоне, словно она была самым загадочным существом среди всех, окруженная, как вуалью, своим печальным молчанием.

Кто-то притащил целый пакет клубники, и Петька мгновенно сделался маленьким клоуненком с красным носом и губами. Никому не уступив права нести его, Клим подождал, пока старшие дети, возбужденные уличным триумфом, убегут вперед, и застенчиво признался Зине:

– Знаете, как на меня действует ваше присутствие? Я освобождаюсь. От своих комплексов. От себя самого.

Она засмеялась и быстро приблизила к нему разгоряченное, немного увлажнившееся лицо:

– Нет, не надо! Кто же останется, если вы освободитесь от себя? Я этого не хочу…

«Не хочу», – благодарно повторил Клим про себя и ненасытно вобрал клубничный запах ее сына.

Свободно закинув руки за голову, Зина сцепила их на затылке и посмотрела на небо, улыбаясь и чуть покачиваясь из стороны в сторону, как делают опьяневшие от своей юности девчонки. Клим подумал, что облака разошлись, не выдержав мощного залпа веселой энергии, которая неожиданно для всего мира зародилась на этой захудалой окраине.

– А знаете, что я чувствую? – скосив на него блестящие глаза, быстро спросила Зина.

И ответила, не дав ему вставить ни слова, точно побоялась, что передумает:

– Стыдно признаться, но я ужасно, совершенно глупо, непростительно счастлива!

Глава 13

Последние дни были заполнены для Ивана непонятным ему самому и тревожным ощущением, что он упускает что-то. По ночам он методично перебирал в уме все дневные дела, но каждое казалось решенным. Кроме того, в которое Иван был втянут лишь косвенно и потому не считал себя обязанным во что бы то ни стало добиваться от Клима медицинского освидетельствования попавшего в беду парня, которого и сам Иван ни в грош не ставил.

Он так и говорил себе: «Я не собираюсь разбиваться в лепешку из-за этого жалкого