внимателен, что запомнил, как ихэль меня схватил. А я не могу оторвать взгляд от двух землянично-алых отпечатков больших пальцев, пятнающих его щеки.

– Ушиб, – шепчу я, по-прежнему ощущая тепло и растерянность. – Просто ушиб.

Его голос становится чуть более хриплым.

– Хорошо.

– Да.

– Именно.

Я откашливаюсь.

– Как твоя голова?

Он трет затылок.

– Будто ушиб, что ли?

– Это одновременно невероятный и нормальный ответ, не так ли?

– Это одновременно невероятный и нормальный ответ.

Его глаза блестят.

Мы глядим друг на друга, переживая это мгновение, которое кажется новым и незнакомым, чем-то, о чем мы просили, но чего не ожидали. Глаза у Ника – цвета затянутого тучами неба.

Я отворачиваюсь первой.

– Значит, это твоя комната.

Почему я это сказала? Мы же уже это обсудили. Бри. Господи.

– Я не несу никакой ответственности за оформление интерьера.

Я была не права. В комнате все-таки есть кое-что от Ника. Несколько предметов, прикрепленных к пробковой доске, висящей над столом. Подойдя поближе, я вижу Ника, еще младшеклассником, рядом с вольером рыжего волка в зоопарке Северной Каролины. Волосы у Ника светлые, а в улыбке недостает нескольких зубов. Ниже приколота грамота за высшие учебные достижения в старшей школе. Наконец, еще один предмет – фотография Ника в возрасте одиннадцати или двенадцати лет, его отца и улыбающейся светловолосой женщины, наверное, матери. У женщины его глаза и улыбка, хотя на этом фото улыбка Ника состоит в основном из брекетов. Все трое стоят перед высоким холмом под ясным синим небом.

– Престол Артура, – сообщает Ник. – Папа свозил нас в Эдинбург на летних каникулах. Не мог упустить возможности сделать удачное фото с сыном-наследником.

– Ты выглядишь счастливым.

Он наклоняет голову, словно обдумывая эту идею.

– Мы были счастливы. Тогда.

– Ты никогда не говоришь о своей матери.

Уголок его рта опускается.

– В другой раз.

Он рассматривает меня, словно мы встретились впервые. Кажется, будто мы познакомились много лет назад, но на самом деле прошло всего двое суток. А еще через двое суток я узнаю больше о маминой магии, а может быть, и о моей собственной.

– Нам нужно поговорить.

Я поднимаю бровь.

– О том, что ты – потомок короля Артура?

– Я не единственный потомок. Я один из многих.

– Почему ты мне не сказал? – спрашиваю я, ощущая нарастающее раздражение.

В его глазах вспыхивает жар.

– А когда я мог это сделать? Когда именно, Бри? За те десять минут перед Обетом? За две минуты перед тем, как Сэл на тебя напал?

Я скрещиваю руки на груди.

– Да?

Он пристально смотрит на меня, подергивая подбородком. Вдыхает, затем выдыхает через нос.

– Они рассказали тебе о династиях?

– Я видела Стену.

– Кто?

– Уильям.

– А что еще Уильям тебе рассказал?

– Я знаю про Кэмланн.

Его взгляд становится жестким.

– Тогда ты знаешь, почему я хочу, чтобы ты отказалась.

– Я уже сказала, что не сбегу. – Я моргаю, сбитая с толку его выражением лица. – Мы же договорились!

– Прошлая ночь изменила эту договоренность. Если Кэмланн действительно близко, то стать оруженосцем – моим, Уильяма, Пита – слишком рискованно. Ты не сможешь просто уйти потом, потому что будет идти война. – Он берет меня за руки, наклоняет голову, чтобы смотреть прямо в глаза. – На Кэмланне умирают, Бри.

Паника бьется в груди, как птица в клетке.

– Нет, это единственный выход. В этом году. Прямо сейчас.

– Мне никогда не следовало на это соглашаться, но я хотел тебе помочь. Я… – Он крепче сжимает мои руки. – Одно дело – стать оруженосцем в мирное время. Приняв титул, я планировал занять свое место и дать тебе возможность уйти, прежде чем тебе придется принести Обет воина. Но теперь? Орден в боевой готовности, и я знаю Сэла. Ему могут приказать связать тебя с наследником, которому ты будешь служить, прямо сейчас, и… и я не могу этого допустить.

Я высвобождаю руки. Я читаю в его глазах слово, которого он не произносит вслух: ослабление.

Ник не хочет, чтобы я страдала от последствий этой связи. Не хочет, чтобы я умерла раньше, чем мне предназначено. Сочувствие – и страх – на его лице, все эти чувства по отношению ко мне, от этого кружится голова. Там есть и решимость, отчетливо видная в острых очертаниях его лба и подбородка. Прямо сейчас он дает мне возможность уйти. Но теперь, когда я знаю, кто он и кем он может стать, я понимаю, что этот выбор могут у меня отнять.

Я в задумчивости ищу его взгляд. Сделал бы это он сам? Добился бы, чтобы меня выгнали? Позволила бы я ему?

Но сначала еще один раунд.

– Я могу противостоять Обету.

– Может быть. Но выбравший тебя наследник поймет, а значит, и Сэл узнает. Он отправит тебя к регентам.

– А ты можешь приказать этого не делать. Или мы найдем информацию как-то еще. Или я просто приму Обет, и будь что будет! – Я вскидываю руки. – Я знаю об ослаблении.

Его глаза расширяются, словно я произнесла слово, недопустимое в приличном обществе.

– Это…

– То, чем я готова рискнуть, чтобы найти истину! – Он начинает возражать, но я снова перебиваю его. Решение становится отчетливо ясным, как только я произношу его вслух: – Она сделала бы для меня то же самое.

Он долго оценивающе смотрит на меня и наконец кивает.

– Мне это не нравится, но я понимаю.

Напряжение в комнате слегка ослабевает, и мне становится легче дышать.

– Может, Кэмланн вовсе и не наступит. Уильям сказал, Артур не призывал своего наследника двести пятьдесят лет.

– Тогда не было необходимости, но это не значит, что этого не произойдет. – Он проводит рукой по волосам. – Боже, хотел бы я, чтобы у тебя все сложилось иначе. Ты хоть представляешь, сколько наследников и оруженосцев мечтают просто уйти?

– Как ты?

Ник стискивает зубы, а затем усилием воли заставляет себя расслабиться. Я осознаю, что с тех пор как мы впервые встретились, уже не раз замечала, как он повторяет одну и ту же последовательность действий. Гнев, сдержанность, смирение.

– Никто, даже регенты, не думал, что меня призовут. Мой отказ от титула был символическим. Политическим. Детским протестом. И понадобятся символические и политические шаги, чтобы королевство и Круглый Стол снова поверили в меня. Чтобы в полной мере принять титул.

До прошлой ночи шансы были в пользу Ника. Прошло две сотни лет с тех пор как кому-то из его династии приходилось заступать на службу, с тех пор как у кого-то были силы это сделать. Теперь я вижу отчаяние в его лице –