В целом же правительственная политика по отношению к Франции, в частности войны с Наполеоном в 18051807 гг., полностью поддерживалась дворянством[286]. А если возникало недовольство, то как раз по отношению к русско-французскому союзному договору в Тильзите в 1807 г. В нашей историографии несколько выделяется только позиция О. В. Соколова, когда он удивляется и сетует на неудачный выбор русских послов при Бонапарте в 1801–1805 гг., а также на их деятельность. Даже процитировал выдержку из письма посла С. А. Колычева царю: «Я никогда не свыкнусь с людьми, которые правят здесь, и никогда не буду им доверять»[287]. Что ж тут парадоксального? Под этими словами посла подписались бы тогда большинство русских дипломатов, сановников, генералов да и простых дворян. Это было господствующее умонастроение всего сословия. Иных, принимавших постреволюционную Францию и позитивно настроенных к ней правительственных чиновников в России не было, да и быть не могло в силу идеологической несовместимости. Поэтому не стоит удивляться холодному приему, которое оказывало русское общество (т. е. дворянство) практически всем посланникам Наполеона в Петербурге в 18011805 и 1807–1812 гг. Не смог избежать прохладного отношения к своей особе в бытность послом даже представитель французской аристократии А. О. Л. де Коленкур. В глазах русских дворян он оставался изменником своего короля и слугой «узурпатора» и «мещанина на троне» (к тому же он запятнал себя арестом герцога Энгиенского). На французские дипломатические приемы приходили в основном лишь чиновники, которым это вменялось по службе, дворянское общество же их игнорировало, а в среде гвардейской молодежи считались хорошим тоном всякого рода антифранцузские выходки. В то же время в России проживало большое количество французских роялистов-дворян. Они, можно сказать, попали в знакомую с детства атмосферу, в общество, в котором господствовали легитимистские настроения и образ мысли. Вот их-то охотно принимали в светских салонах; они являлись там желанными гостями и чувствовали себя своими людьми[288]. А очень многие из «мучеников революции» находились на государственной и придворной службе, в том числе в рядах армии, и никаких препятствий им не чинилось[289].

Рассмотрим вопрос и с русской публицистикой и журналистикой. Тема патриотизма и борьбы с внешним врагом стала в 1812 г. основной на страницах журналов, газет и непериодических изданий: «Русский вестник», «Сын Отечества» и др., всего около 20, военно-агитационная литература, а также до 150 публицистических произведений[290]. Благодаря публицистам получила распространение по аналогии с Испанией идеологема о «народной войне». Как раз в этот период резко обострился и интерес к собственной истории.

На кого была рассчитана эта печатная продукция? И кто выступал издателями? Несмотря на различные направления изданий (официальное, консервативное, либеральное и др.), всех их объединяло то, что они издавались дворянами и были рассчитаны, прежде всего, на чтение дворянскими кругами в армии и в обществе. Исключение составляли лишь «ростопчинские афишки» для народа. Собственно, русская публицистика и сформировала общественное дворянское мнение о войне 1812 г. Еще раз подчеркнем, что все другие сословия в России оставались безгласными, и к их мнению мало кто прислушивался, да оно и почти никак не выражалось.

Говоря об Российской империи, не возможно не коснуться многонационального и религиозного ее состава. Это очень важные аспекты темы. Историческое ядро страны составляли славяне: русские, украинцы и белорусы, исповедовавшие православие. Для них российский император являлся не только монархом, но и помазанником божьим на земле. Остальные ― «инородцы» и «иноверцы» составляли значительную часть населения и их отношения с самодержавием были более сложными. Самым проблемным являлся вопрос, связанный с польскими католиками, хотя они и не являлись большинством в недавно присоединенных к России территорий Литвы, Западной Белоруссии и Западной Украины. Главным раздражающим элементом для русской администрации считалась польская чиншевая шляхта, представители которой почему-то не горели особым желанием становиться русскими подданными и в большом количестве поступали на военную службу не в Россию, а в герцогство Варшавское. Можно отметить наличие и польско-католического ареала влияния, но его притягательность ограничивалась географическими рамками бывшей Речи Посполитой. Кроме того, в высших слоях имперского общества господствовало стойкое предубеждение к полякам, если не сказать больше. Приведем по этому поводу характерное высказывание известного тогда публициста Н. И. Греча. Перечисляя представителей наций, активно боровшихся с Наполеоном, он сделал лишь два исключения, упомянув турок и поляков: «первые не христиане, последние и того хуже»[291]. Справедливости ради, отметим, что в этот период поляки служили во французских, австрийских, прусских и русских частях. Помимо национально-религиозного аспекта, отметим и культурный ― польский литературный язык сложился еще в ХVI в., тогда как русский литературный язык возник лишь после 1812 г. Насколько это сказывалось на умонастроениях поляков, трудно сказать, но, возможно, ущемляло их национальную гордость. Во всяком случае, значительная часть поляков, подданных русского царя, в 1812 г. оказалась в рядах Великой армии, а вслед за ними поддержали и вступили в Великую армию часть литовцев и белорусов.

Немецко-говорящее дворянство Эстляндии и Лифляндии, воспитанное на средневековых традициях рыцарства верности своему сюзерену, полностью поддерживало российский правительственный курс. Офицеры-остзейцы составляли значительный процент в вооруженных силах России в 1812 г., кроме того, наблюдался приток волонтеров в армию немецких юношей именно в этот период. Потомки украинской казачьей старшины уже оказались втянутыми в процесс инкорпорации в российское благородное сословие и верой и правдой служили в российской армии, а многие из них прославили свои имена как раз в 1812 г. Феодальная верхушка других многочисленных народов (татары, башкиры, калмыки, крымские татары, тептяри и мишари) занимали офицерские должности в иррегулярных формированиях и также отличились на полях сражений. Особых национальных эксцессов на российских территориях не наблюдалось в 1812 г., и даже недавно присоединенная Финляндия достаточно спокойно провела весь 1812 г.