Его предложение привело Камиллу в ужас, однако она не сталавозражать: ей ни за что на свете не хотелось расставаться с Тибо.

– Нет, там мы не сможем встречаться. – Она покачалаголовой и вытерла слезы.

В эту минуту дю Пре посмотрел на нее.

– Тогда ты должна уехать со мной. Тебе придется сделатьвыбор. Сейчас. На этой неделе. Нам надо уехать во Францию. Как бы там ни было,мне все равно пора возвращаться домой. Мы можем провести лето в моем замке наюге... – Если только отец пустит его туда... – или отправиться в Венецию, чтобыпобывать на летних балах. – Это было ближе к действительности. – А потом,осенью, мы возвратимся в Париж.

Картина, нарисованная Тибо, привлекала Камиллу гораздобольше, чем Сент-Элена, но она понимала, что не имеет на это права. Ей, какжене Иеремии, следовало оставаться в Калифорнии. Кроме того, в этом были своипреимущества.

– Я не могу уехать, – с трудом выдавила она.

– Почему? Ты станешь моей графиней, ma cherie[4]. Подумай об этом!

Она подумала. Сердце рвалось на части. Отец всегда обещалвыдать ее за графа или герцога.

– А как же муж? Как мне быть с дочерью?

– Тебе нет до них дела. Мы оба знаем это, верно?

– Неправда. – Но все ее поступки говорили о том, чтоТибо прав, а жизнь, которой соблазнял ее дю Пре, устраивала обоих как нельзялучше.

Она не хотела рожать детей, не хотела быть верной женой...не хотела и слышать о своем первом ребенке... Единственным, что связывало ее сИеремией, оставался дом Терстона, а Тибо предлагал ей сразу два замка... И тутее пронзил ужас. Неужели она опустилась до мелочных подсчетов? Чей домбольше... Какая мерзость, Боже, когда это кончится? Ей казалось, что онавот-вот разорвется пополам.

– Я не знаю, как быть. – Она опустилась на стул изарыдала.

Тибо протянул ей бокал шампанского.

– Ты должна сделать выбор, любимая. Все как следуетобдумать и взвесить. Когда ты будешь гнить в Напе до конца дней, то пожалеешь отом, что упустила такую возможность... Или когда он опять тебя изнасилует изаставит забеременеть...

При одной мысли об этом Камилла вздрогнула всем телом.

– Подумай хорошенько! Ведь я никогда не потребую этого.

Она знала, что рано или поздно Иеремия именно так и поступит.Он захочет сына. Но она не имела права расстаться с ним только из-за этого,ведь она была его женой... Камилла выпила шампанского и опять заплакала. Тибообнял ее, и вскоре она отдалась ему.

В тот вечер, вернувшись домой, Камилла поднялась в детскую идолго смотрела, как играет ее дочь. Сабрине исполнился год, она знала несколькослов, начала ходить, однако Камилла не принимала участия в воспитаниисобственного ребенка, предпочтя отказаться от него. Ей хотелось закрыть лицоруками и заплакать. Она действительно не знала, как быть.

Позже, когда Иеремия напомнил, что до их отъезда остаетсяпять дней, она подумала, что вот-вот сойдет с ума. На следующий день Камиллавновь пришла в номер Тибо, и на этот раз он сам принял за нее окончательноерешение. Он приколол ей на платье большую бриллиантовую брошь, сказав, что этофамильная драгоценность, и объявил их помолвленными, а потом несколько разовладел ею. На этот раз Камилла вернулась домой совершенно измученной. Оназнала, что, как бы добр ни был Иеремия, она не сможет поехать с ним в Напу, несможет родить ему новое дитя и даже не сможет посвятить себя тому ребенку,который у них уже был. Это ей не дано. Она уедет с Тибо в Париж и станетграфиней. Наверное, в этом и состоит смысл ее жизни.

Иеремия слушал жену с отвращением. Когда Камилла наконецумолкла, он проследовал в комнату Сабрины и на цыпочках прошел мимо няни кспящему ребенку. У него не укладывалось в голове, что мать может броситьсобственное дитя. Это причиняло ему еще большую боль, чем мысль о разлуке сженой. Его муки нельзя было описать словами. Он вспомнил о том, как жалобнокричала Камилла, рожая их ребенка, и сам готов был кричать от нестерпимой боли.Иеремия подумал о Джоне Харте, несколько лет назад потерявшем жену и детей.Терстон только сейчас понял, что вынес тогда Джон. Ему еще не приходилосьиспытывать таких страданий, и он неожиданно спросил себя, не ощущала лиМэри-Эллен то же самое в день, когда они расстались. Возможно, это быловозмездием за его прошлые грехи. Он молча плакал, уронив голову на руки, апотом вышел из комнаты, где спала его дочь, и вернулся в свою одинокую спальню.

Сборы заняли у Камиллы два дня. Дом Терстона словно накрылисаваном, и по городу поползли слухи. Иеремия не сказал никому ни слова, ноутром накануне ее ухода он схватил жену обеими руками и притянул к себе. По еголицу бежали слезы.

– Ты не можешь так поступить, Камилла. Ты простоглупышка. Скоро ты опомнишься и поймешь, что наделала. Можешь не думать обомне, но подумай о Сабрине... Ты не имеешь права ее бросить. Ты будешь жалеть обэтом всю жизнь. И ради кого ты это делаешь? Ради какого-то дурака с замком? Этовсе твое... – Он указал на дом, но Камилла покачала головой и тоже заплакала.

– Я не создана для того, чтобы здесь жить... чтобы бытьтвоей женой.. – Она задыхалась от рыданий. – Я недостаточно хороша для тебя.

Иеремия впервые услышал от Камиллы подобные слова и крепкообнял ее.

– Ты ошибаешься... Я люблю тебя... Не уходи... ОГосподи, пожалуйста, не уходи...

Но в ответ Камилла только замотала головой и бросилась прочьиз дома. Стоя на лестнице и глядя ей вслед, Иеремия успел заметить, как в садунесколько раз промелькнули платье из белого и синего шелка и черныеразвевающиеся волосы. В тот же вечер за вещами Камиллы приехал кучер. Вшкатулке с драгоценностями Иеремия нашел короткую записку: «Для Сабрины...Когда-нибудь...» Другую, с одним-единственным словом «Adieu»[5],он нашел в туалетной комнате. Оставляя драгоценности, Камилла не подозревала,какой гнев это вызовет у Тибо.

В тот вечер Иеремии казалось, что он умирает. Он ходил изкомнаты в комнату, не в силах поверить, что Камилла уехала. Это было безумием.Она еще одумается, вернется, отправит телеграмму из Нью-Йорка. Он отсрочилотъезд в Напу на три недели, надеясь на ее возвращение, однако его ожиданияоказались напрасными. Камилла не приехала и не подала о себе никакой весточки.Иеремии больше не довелось увидеть жену, разве только во сне... Потом онотправил письмо отцу Камиллы, пытаясь объяснить ему то, чего и сам не понимал.Ответ не заставил себя ждать. Орвиль Бошан называл дочь испорченной девчонкой,сообщал, что она умерла для всех ее близких и что сам Иеремия должен теперьотноситься к ней так же. Это показалось Терстону жестоким, но что еще емуоставалось? Камилла ни разу не написала, с тех пор как она словно в водуканула, связав судьбу с авантюристом, который увез ее во Францию.