– Я сдаюсь! – вскрикнул офицер торопливо ипротянул саблю эфесом вперед.

Засядько взял, небрежно швырнул себе за спину к дверям. Тампослышались голоса русских гренадеров. Афонин выругался, но успел поймать саблюна лету.

– Уведи пленного, – велел Засядько.

– А эти? – спросил Афонин, указывая на плавающие вкрови трупы.

Засядько отмахнулся:

– Черт с ними. Пусть хозяева сами убирают.

Из глубины комнаты донесся старческий голос:

– Я благодарю великодушного русского офицера… Конечно,мы уберем сами… Все, чем можем отблагодарить…

В глубоком кресле, едва видимый из-за высокихподлокотников, сидел глубокий старик. Из-за спинки выглядывала девчушка летпяти, у нее были живые глаза, смышленое личико. А в углу высокий мужчинахлопотал над плачущей женщиной. Когда он обернулся, Александр ахнул, дернулся,словно получил неожиданный удар в живот.

Это был Грессер, располневший, с нездоровой желтой кожей,впавшим ртом. А когда плачущая женщина отняла ладони от лица, Александрузнал Кэт. Она тоже пополнела, но лицо ее еще оставалось свежим, только у ртазалегли скорбные морщинки. Лицо ее было мокрым от слез, губы распухли.Александр заметил, что платье ее было разорвано на груди, а на щеке пламенелиотпечатки толстых пальцев.

Появились слуги, запричитали, начали уволакивать трупы,вытирать кровь, захлопотали вокруг хозяина. Александр пошел к дверям, на сердцебыла такая горечь, что не мог остаться и разговаривать с людьми, один изкоторых предал, а второй сделал все, чтобы склонить к такому предательству ипотом упиваться победой.

На пороге он ощутил, что его дергают сзади за полу. Девчушкасмотрела снизу вверх серьезно и по-взрослому мудро. У нее были глаза Кэт,только серые, а в волосах как огонек пламенел оранжевый бантик. Она спросилатребовательно:

– А почему ты уходишь?

– У меня солдаты, – ответил он. – Надо о нихпозаботиться.

Она подумала, морща курносый носик:

– А кто заботится о тебе?

– Я сам, – ответил он серьезно. – Сильныедолжны заботиться о других, потом о себе.

Она опять подумала, решила:

– Я буду о тебе заботиться. Ты ж смотри, жди меня.Я еще чуть подрасту и выйду за тебя замуж.

Он осторожно поднял ее на руки, засмеялся:

– Ты еще помнишь?

– Разве такое забыть можно? – удивилась она.

Он ощутил, что ребенок ставит его в затруднительноеположение.

– А сколько тебе лет?

– Пять. Скоро будет шесть.

– Да, – согласился он. – Тогда замуж почти пора.Тогда было еще рано… сколько тебе было, три годика?.. А теперь пора…

Она уютно устроилась у него в кольце рук, словно вгнездышке, смотрела все так же серьезно. Чувствовалось, что ей нравится у негона руках возле широкой груди, за которой так часто бухает сильное горячеесердце.

– Я знаю, – сказала она с сожалением. – Номама почему-то против. Я с ней уже говорила! А я бы уже сейчас могларазглаживать вот этот шрам… Ты такой печальный и одинокий…

Она коснулась розовым пальчиком его лба, потрогала глубокуюскладку между бровей. Ему стало трудно дышать. Он осторожно опустил ее на пол:

– Шрамы на теле я оставляю другим. У меня только одиншрам, но он глубоко внутри. Прямо на сердце.

Из глубины комнаты послышались сразу два голоса:

– Оля!

– Оля, иди сюда!

Александр поцеловал ребенка в щеку, тот подставлялтребовательно, и быстро вышел. Спускаясь по мраморной лестнице, чувствовал, какего попеременно душат то гнев, то боль.

Во дворе пленные забились в угол между сараем и конюшней,в них летели комья грязи, камни, палки. Челядь неистовствовала, вымещаяобиды. Гренадеры лениво отгоняли греков, объясняли жестами, что пленный –уже не противник, с ним вообще-то можно бы и по-людски. Да и вообще непо-христиански бить и топтать неоружного.

Оставив пленных в замке под охраной местной милиции,крестьян с оружием, он повел свой десантный батальон обратно. На том конце островав уютной бухте ждет фрегат Баласанова. Однажды оглянувшись, Засядько увидел,что в сотне шагов за его колонной солдат ползет телега. На передке сидит черныйкак арап грек, без нужды взмахивает кнутом, а посреди телеги виднеется женскаяфигура. Она наклонилась над ребенком. Грессер угрюмо восседал сбоку.

Они двигались без остановок до полудня, как вдруг Афонинзаорал радостно:

—Ваше благородие, корабль!

Он стоял в десятке саженей впереди на круче, размахивалтреуголкой. Засядько крикнул раздраженно:

– Что за корабль?.. До наших еще верст тридцать.А чужих тут быть не должно!

– Корабль! – настаивал Афонин. – Не французский,это точно. И не турецкий. Их флаги я знаю.

Заинтересованный, Засядько взбежал на каменную гряду. Далековпереди внизу в блистающей лазури медленно двигался корабль. Это был барк или,скорее, баркантина, паруса приспущены, корпус блистает чистотой, мачты явнонедавно выкрашены, весь он выглядел чистым, ухоженным и сразу вызывал симпатию.

– Этот корабль мог бы взять наших… соотечественников, –решил он быстро. – Если, конечно, идет в Россию. Или будет заходить вроссийские порты.

– Значит, свернем к воде? – бодро спросил Афонин.

– Свернем, – согласился Засядько. – Даже болеетого, искупаемся.

Восторженный рев был ответом. Солдаты, одетые по-российскидобротно, обливались потом в средиземноморскую жару. Засядько пользовалсякаждой возможностью загнать их в воду, солдаты всякий раз самозабвеннобросались в чистейшую теплую воду, барахтались среди лазурных волн, визжали отсчастья, как малые дети, топили друг друга, ловили на мелководье крабов и, вопядурашливыми голосами, шарахались от медуз.

К воде двигались с такой скоростью и неудержимымнапором, что, будь впереди любой враг, дрогнул бы и побежал, видя горящиестрастью глаза и целеустремленные лица. Засядько на ходу расстегивал мундир,грудь начинала дышать глубже и свободнее: от набегающих на берег волн веялосвежестью.

Оглянувшись непроизвольно, он увидел, как далекий возницазавопил, взметнул над головой кнут, начал нахлестывать лошадок, тоже стремясьбыстрее добраться к воде.

Далеко на берегу виднелся рыбацкий домик, два сарая длясушки рыбы, развешанные на шестах сети, но главное, что заставило Засядькоподозвать Афонина, были три лодки у причала:

– Сбегай к рыбакам. Спроси, чей это корабль. Попроси у нихлодку. Скажи: если перевезут двух взрослых и ребенка на корабль, мы заплатим.