о нем, я пользовался обслуживанием каюты каждый вечер – скорее, если честно, дважды в вечер, – хотя мне и было стыдно звонить по ×72, чтобы просить еще больше еды для богатых, когда в этот день и так уже состоялось одиннадцать приемов гурмэ-пищи[204]. Как я обычно поступаю: раскладываю по всей кровати блокноты, «Руководитель по мировым круизам Филдинга» 1995-го, ручки и различные материалы, чтобы парень из обслуживания кают, когда появится в дверях, увидел эти всякие беллетристские материалы и решил, что я очень тяжело работаю в каюте над чем-то беллетристским и, несомненно, слишком занят, чтобы выходить за едой куда-то еще, и потому имею законное право позволить себе роскошь обслуживания каюты[205].

Но ультимативный пример стресса от балования экстравагантного настолько, что влияет на голову, – это, наверное, мое столкновение с уборкой кают. Несмотря на всю страстную любовь, на самом деле мне редко доводилось даже видеть стюардессу кабины 1009 – воздушную и эпикантически волоокую Петру. Но у меня есть твердые основания полагать, что она видит меня. Потому что каждый раз, когда я покидаю 1009-ю больше чем на полчаса, по возвращении там уже снова совершенно чисто, всю пыль смели, полотенца сменили, а туалет сияет. Не поймите меня неправильно: по-своему это отлично. Вообще, я свинтус, и много времени торчу в каюте 1009, и часто ухожу и прихожу[206], и когда я здесь, в 1009-й, то сижу в кровати и пишу в кровати, пока ем фрукты, и всячески кровать верх дном переворачиваю. Но всякий раз, когда я выскакиваю, а потом возвращаюсь, кровать снова заправлена с подоткнутыми по-больничному уголками, а на подушке лежит очередная шоколадка[207].

Я открыто признаю, что эта таинственная невидимая уборка номера по-своему отличная – это фантазия каждого свинтуса, когда кто-то материализуется, десвинтусит комнату, а потом дематериализуется: как жить с мамой, но без угрызений совести. Но все-таки, мне кажется, здесь мало-помалу растут и угрызения совести – глубокая накипающая тревога, дискомфорт, который представляет собой, по крайней мере в моем случае, странную паранойю из-за балования.

Потому что через пару дней сказочной невидимой уборки номера я начинаю задаваться вопросом, откуда Петра знает, когда я в 1009-й, а когда нет. Только теперь мне приходит в голову, как редко я ее вижу. Какое-то время я экспериментирую: например, неожиданно врываюсь в коридор левого борта 10, чтобы застать Петру, которая затаилась в уголке и подсматривает, кто раскаючивается, и прочесываю всю зону коридора-и-потолка на предмет каких-нибудь камер или датчиков движения перед дверью каюты – ноль по обоим фронтам. Но потом я осознаю, что загадка еще более многодонная и пугающая, чем могло показаться, потому что каюту убирают тогда и только тогда, когда меня нет больше получаса. Если я ухожу, то откуда Петра или ее начальники могут знать, сколько я буду отсутствовать? Пару раз я пробую выйти из 1009-й, а потом бросаюсь назад через десять – пятнадцать минут, чтобы застать Петру in delicto[208], но ее там никогда нет. Я пытаюсь перевернуть 1009-ю вверх дном, а потом уйти, спрятаться на нижней палубе и ворваться назад ровно через двадцать девять минут – и снова, когда я распахиваю дверь, там нет ни Петры, ни уборки. Потом я ухожу из каюты ровно с такими же выражением лица и аксессуарами, в этот раз сижу в укрытии тридцать одну минуту и уже затем тащусь назад – и в этот раз тоже нет ни следа Петры, но 1009-я стерилизована, блестит, а на подушке, на свежей наволочке, лежит конфета. Знайте, что во время этих экспериментов я, пока кружил по палубе, скрупулезно исследовал каждый дюйм поверхности – ни камер, ни датчиков движений, ничего такого, что объяснило бы, откуда Они знают[209]. Так что на тот момент я предполагаю, что к каждому пассажиру каким-то образом приставлен особый матрос, который все время следит за ним, пользуясь умудренными техниками наблюдения, и докладывает в какой-нибудь там штаб стюардов о передвижениях, активности и прогнозируемом времени возвращения в каюту, – так что целый день я предпринимаю разные маневры уклонения: внезапно озираюсь, прячусь за углы, забегаю и выбегаю из сувенирных лавок через разные двери и т. д. – ни следа какой-нибудь наружки. Я так и не смог придумать достоверную теорию о том, как у Них это получается. Когда я бросаю попытки, я уже почти не в себе, а мои контрнаблюдательные маневры привлекают испуганные взгляды и даже вызывают покручивание пальцем у виска со стороны других гостей левого борта 10.

Я заявляю, что в сервисе и баловании класса «А» на «Надире» есть что-то проникновенно безумное и что маниакальная невидимая уборка каюты являет собой нагляднейший пример, что здесь жутко. Потому что на самом деле это не то же самое, что жить с мамой. Даже если не брать в расчет вину, угрызения и т. д.: мама убирает за тобой в основном потому, что любит тебя – ты какая-то цель, объект уборки. Но на «Надире», когда новизна и комфорт сошли на нет, я начал видеть, что на самом деле феноменальная уборка не имеет отношения ко мне. (Особенно травматичным было осознание, что Петра убирается в каюте 1009 так феноменально хорошо просто потому, что ей поставили задачу, и посему – очевидно – она это делает не ради меня, не оттого, что я ей нравлюсь или кажусь «Не проблемой» или «Смешным человеком», – в действительности она бы убиралась в каюте так же феноменально хорошо, даже будь я придурком – и, вполне возможно, улыбаясь мне в лицо, она и правда считает меня придурком, а если так, то вдруг я в действительности придурок и есть? – в смысле, если балование и радикальная доброта не кажутся мотивированными сильной приязнью и потому каким-то образом не подкрепляют или не помогают доказать, что человек, в конце концов, не придурок, то в чем тогда вообще конечная и значимая ценность всех этих потаканий и уборок?)

Что-то подобное испытываешь, когда гостишь у человека, который проскальзывает к тебе рано утром, пока ты в душе, и без спроса заправляет кровать, складывает твою грязную одежду и даже стирает, или опустошает пепельницу после каждой твоей сигареты и т. д. Сперва в гостях у такого хозяина все хорошо и чувствуешь, что о тебе заботятся, тебя ценят, одобряют, уважают и т. д. Но через какое-то время начинаешь догадываться, что хозяин так себя ведет не столько из уважения или приязни к тебе, сколько просто подчиняясь императивам какого-то личного