я просмотрела в записи все проходившие в Конгрессе слушания по опиоидам, где он участвовал. Лучше бы я увидела все это до того, как заняла нынешнюю должность: уж тогда-то мне сразу стало бы ясно, что Лайон всегда был марионеткой фармакологических компаний. А теперь уже слишком поздно, и я в ловушке.

– Вы можете уволиться, – предлагаю я.

Дон качает головой.

– Лайон не даст мне никаких рекомендаций, и я вообще нигде работать не смогу. Или хуже того: внесет меня в черный список, чтобы меня и на порог Капитолия не пускали. Я из бедной семьи и посылаю деньги родителям, чтобы облегчить им жизнь. Когда не стало моего брата, они прошли через ад. Потому-то я и не хотела с вами разговаривать. Если сенатор узнает, что я проболталась насчет «ТриКФармы», меня уволят.

– Простите, – говорю я. – Даже не знаю, чем вам помочь.

– Да ладно, – отвечает Дон. – Мне просто хотелось что-то изменить… ради Джоуи.

– Уверена, где бы он ни был, он благодарен вам за попытку.

Она улыбается мне сквозь слезы и произносит:

– Если хотите, я могу показать вам записи слушаний.

Рот у меня непроизвольно открывается. Я уточняю:

– Так они у вас есть?

– Я загрузила их на свой домашний ноутбук, – объясняет Дон. – Сенатор Лайон – динозавр. Они все тут динозавры. Он понятия не имеет, как скачивать файлы. У меня был соблазн рассказать обо всем прессе, но материалы пока официально не рассекречены, и если откроется, что это я слила информацию, меня просто посадят.

* * *

Я сижу за маленьким обеденным столиком в скромном жилище Дон неподалеку от Капитолийского холма. Хозяйка квартиры ставит передо мной открытый ноутбук.

– Хотите чего-нибудь поесть или попить? – спрашивает она.

– Налейте мне воды, пожалуйста, – прошу я.

Она уходит на кухню, а я включаю воспроизведение слушаний.

Там присутствует куда более молодой, чем сейчас, сенатор Лайон. Свидетель за свидетелем рассказывают, как изменили их жизнь опиоидные препараты компании «ТриКФарма». Выступают мужья, потерявшие жен, жены, лишившиеся мужей, дети, оставшиеся без родителей, родители, дети которых погибли… и наконец вызывают мою маму.

У меня перехватывает дыхание. Хотя с тех пор, как я видела ее в последний раз, прошли десятилетия, и к тому же нас разделяет экран компьютера, мне все равно кажется, что она снова рядом.

– Доброе утро, председатель Лайон, заместитель председателя Молби и члены подкомитета, – четко и уверенно произносит мама. – Спасибо Конгрессу за приглашение поучаствовать в обсуждении опиоидного кризиса в США и роли, которую играет в нем семья Каделлов. Я нахожусь тут в качестве человека, который когда-то был зависим от препаратов «ТриКФармы», а в настоящее время является специалистом по лечению химических зависимостей.

Мамин голос говорит о событиях, которые радикально на нее повлияли и которыми она никогда со мной не делилась, и это кажется нереальным. Как будто после смерти мама воскресла в другой, незнакомой мне инкарнации.

– Вначале я хотела бы рассказать о том, как, будучи студенткой колледжа, стала зависимой от препаратов «ТриКФармы». Меня всегда мучили тревоги, и мой тогдашний бойфренд сказал, что у него есть таблетки, которые помогут мне стать спокойнее.

Александр Валентайн говорил, что Эстер Гермес недолюбливала маминого парня. Вот, наверное, и причина. Кем бы ни был этот парень, он втянул маму в путы зависимости.

– Вначале таблетки действительно меня успокаивали. Но в них содержались опиоиды, поэтому мне приходилось постоянно увеличивать дозу, чтобы достичь прежнего эффекта. Все чаще я ничего не могла без них делать. В восемнадцать лет мне пришлось пройти детоксикацию в больнице Белл, и это стало одним из самых мучительных моментов моей жизни. В таком возрасте человек должен быть полон надежд и планов на будущее, но вместо этого я оказалась в отделении детокса и испытывала физические муки отвыкания от наркотика.

Подходит Дон и вручает мне стакан с водой. Я тут же ставлю мамины показания на паузу.

– Я не видела видеозаписей с мамой уже двадцать шесть лет, с тех самых пор, как она умерла, – признаюсь я Дон и сглатываю стоявший в горле комок. – А еще я впервые слышу, как она говорит о борьбе с зависимостью.

– Должно быть, вам тяжело, – сочувствует Дон.

Я киваю, делаю глоток воды и снова включаю на экране видео.

– Когда я выписалась из больницы, то поселилась в реабилитационном центре для наркоманов, прошедших лечение. Последующие годы дались мне непросто. Чтобы продолжать выздоровление и вернуться к полноценной жизни, требовалась постоянная психотерапия и работа над собой. Сегодня я здесь, потому что семья Каделлов украла у меня юность. К несчастью, с тех пор, как я была восемнадцатилетней студенткой, их препараты получили еще более широкое распространение. Работая в Лос-Анджелесе клиническим психологом, я стала свидетелем того, какую непомерную дань Каделлы продолжают собирать с семей, разрушая жизни и похищая любимых людей в расцвете лет.

В прошлом году я была на похоронах своего пациента, который умер от передозировки препаратом производства компании «ТриКФарма», изначально прописанным ему в качестве болеутоляющего после травмы спины, хотя он мог бы обойтись ибупрофеном, который без рецепта продается в аптеке. Да, хронические боли серьезно ухудшают качество жизни. Но препараты Каделлов прописывают в огромной дозировке, потому что единственная цель этой семьи – подсадить на свою продукцию как можно больше людей и получать сверхприбыли.

Пришло время покончить с их бессовестным, аморальным, криминальным бизнесом. Ведь врачи приносят клятву Гиппократа, где говорится: «Primum non nocere». В первую очередь не навреди. Рецептурные препараты «ТриКФармы» наносят пациентам вред. Нам пора всем вместе покончить с деятельностью семьи Каделлов.

Запись обрывается. Я закрываю ноутбук, говорю Дон:

– Мне надо на воздух, – и устремляюсь к маленькому балкончику гостиной.

Снаружи я закрываю глаза, пытаясь отрешиться от потрясения, вызванного мамиными словами об опиоидной зависимости, чтобы сосредоточиться на показаниях и понять, не дают ли они мне какую-нибудь зацепку.

В мамином выступлении не было ничего такого, чего не говорили бы на протяжении многих лет другие жертвы наркотиков. Ничего такого, что могло заставить Каделлов испугаться ее откровений, если президент рассекретит слушания.

Единственным, что бросалось в глаза, была ее неприкрытая злость на Каделлов, какая-то очень личная злость. Думаю, она действительно была личной. Эти люди украли у нее юность.

Однако мамины показания, по ощущениям, все же отличались от остальных. Другие свидетели расплывчато говорили об опиоидном кризисе и своих претензиях к компании «ТриКФарма», а мама, казалось, выступала лично против Каделлов, несколько раз упомянув эту семью.

Но я знала лишь одного человека из маминого прошлого, носившего фамилию Каделл: бывшая пациентка Марго Каделл. Может, на