вновь привлекли внимание либеральных и левых депутатов в Думе. В феврале 1916 г. Милюков жаловался думцам на закрытие евангелических общин и ссылки пресвитеров. В июне того же года группа депутатов от левых партий обратилась к Думе с петицией расследовать закрытие баптистского молитвенного дома в Омске по подозрению в прогерманской пропаганде. Законодательный орган принял запрос, и Министерство внутренних дел провело расследование [Curtiss 1940: 386][119]. Однако только после Революции 1917 г. омская община вновь смогла собраться в своем молитвенном доме и отпраздновать его повторное открытие [На Божьей ниве 1917: 196].

В Первую мировую войну баптистам пришлось убедиться в том, что их надежды на то, что Россия станет плюралистической страной, в которой православие больше не будет основой национальной идентичности и мерилом политической благонадежности, были далеки от реальности. В довоенные годы евангелическое движение развивалось, несмотря на все усиливающееся давление со стороны общества, правительства и государственной Церкви. Когда началась война, евангелики с негодованием обнаружили, что государство и духовенство относятся к ним, как к предателям, поскольку вновь на передний план выступили политические последствия их религиозной принадлежности. Война показала, что режим был органически неспособен принимать разнообразие в обществе и плодотворно сотрудничать с общественными инициативами. С Революции 1905 г. и до войны царизм одновременно заявлял о приверженности самодержавию и конституции. Когда на фронте русские стали терпеть поражение, баптисты и прочие общественные силы, которые стремились подтолкнуть режим к созданию более толерантного и плюралистического государства, были объявлены врагами. Потому, как и большая часть общества, евангельские христиане и баптисты радовались крушению самодержавия в феврале 1917 г. Они с энтузиазмом восприняли свой новый гражданский статус, полагая, что их христианской идентичности лучше всего отвечает именно гражданство в новой демократической республике. Но вскоре снова будет поднят прежний вопрос о том, как соотносятся их религиозные и политические взгляды.

Часть III

Духовная революция

Глава VII

Революция духа

В первые недели после падения царского режима в феврале 1917 г. московская баптистка Евгения Офрова взялась за перо, чтобы поделиться с миром своими радужными надеждами на будущее, которые внушила ей революция. В прекрасном гражданском обществе классы примирятся друг с другом, восторжествуют свобода, равенство и братство во Христе:

Как удар громовой, всенародная весть

По великой Руси пронеслася.

То великой свободы могучая песнь,

Словно клич боевой, раздалася!

Бессердечный палач отстранен навсегда,

Порвались вековые оковы…

Но свободы заря загорится тогда,

Когда люди познают основы.

Те основы, что нам заповедал Христос,

Чтобы люди друг друга любили…

И тогда мировой разрешится вопрос;

Только б заповедь Божью хранили.

Не застонут народы в железных тисках,

Смертна казнь отойдет, как преданье;

Не увидит Русь больше еврея в слезах,

В поругании несшим изгнанье.

Не засвищет уж розга в руках становых,

Казематы не спрячут невинных.

И в сановники выйдут совсем из простых,

Если гений их будет из видных.

В одну семью сольется «буржуй» и народ,

Наступают дни равенства, братства.

И не будет теперь разделенья пород,

И не купишь титул за богатства.

Люди-братья, граждане великой Руси!

Пусть Христос теперь всем управляет!

Русь, прошенье в молитве Ему вознеси,

Пусть начальство Он Сам назначает.

Русь, вождем и Владыкой Его объяви,

Под начало Его пусть все встанет.

И под властью великой Христовой любви

Наша Русь расцветет, не увянет!

[Офрова 1917]

Тем временем в далеком Баку баптистский пресвитер и старый миссионер Василий Иванов писал с таким же изумлением и восторгом о гражданском пробуждении вокруг себя в письмах своему сыну Павлу, юристу, служившему в городском совете Евпатории. После мрачных дней угнетения, с которым баптисты столкнулись в военное время, Иванов предвидел замечательные перспективы для евангелического движения. «Неизвестно, что будет дальше, а теперь, вероятно, все политические будут освобождены, и наши братья страдальцы выдут из тюрем и возвратятся из ссылки, и собрания наши откроются!» – восклицал он уже 4 марта. Спустя два дня он сообщает, что баптисты избрали представителей в Бакинский исполком. В последующих письмах Иванов продолжил рисовать картины революционного города: «Теперь новый мир, теперь нет различных сословий, но все свободные граждане великой русской земли <…> Вся власть отдана Богом народу». Иванов увлеченно посещал публичные лекции о литературе, природе человека, цели жизни, причем на этих лекциям говорили «такие вещи про царя, что страшно слушать». Полиция была распущена; на улицах «народ всякого сорта ходил с красными флагами и пением революционных песен», а баптисты стали проповедовать открыто. Иванов призывал сына к действию: 9 марта он писал, что «теперь открывается широкая дверь для общественной деятельности всем гражданам. <…> Теперь все самые неблагонадежные стали самые благонадежные» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 69, л. 197–200].

Для Офровой и Иванова Февральская революция была не просто политическим, но религиозным опытом. Иванов обращается к евангельскому образу камня, «который отвергли строители и который был положен во главу угла», описывая изменение общественных состояний, которые принесла революция. Толкуя революционные события, Иванов обращается к Библии. 17 марта он послал Павлу открытку со словами «Всем исполнились пророческие слова: Псал. 149, 4–9 прочти». В 149 псалме идет речь об инверсии социальных ролей: Бог «прославляет смиренных спасением», наделяя их властью «заключать царей их в узы и вельмож их в оковы железные» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 69, л. 204][120] Это Бог даровал россиянам новые гражданские права и сокрушил старые общественные иерархии. Но Бог еще не завершил свою работу. Как отметила в своем стихотворении Офрова, революция открыла перспективу новой революции, даже сделала ее необходимой. Теперь была нужна революция духа, в ходе которой Иисус избавит Россию от войны, смертной казни, антисемитизма, общественного неравенства, классовых конфликтов, неправедного суда и межэтнической розни.

Со времен Герцена русские интеллигенты много говорили о силе религиозных идей и образов, способных побуждать угнетенных к политическому действию. В числе прочих тем для споров между противниками самодержавия всегда стоял вопрос о том, насколько целесообразно использовать религию в целях, намеченных атеистической идеологией. Особенно их интересовал революционный потенциал религиозных диссидентов. Как и правительство, они задавались вопросом, в какой степени религиозный нонконформизм сектантов означает скрытый политический бунт.